он — то самое "мы".
Как обычный Дарвин, я пустился в плавание на пароходе "Гугль".
Обнаружил много всякого добра и, вдобавок, полную эпистемологическую неуверенность.
И, среди прочего: «Когда-то было в ходу крылатое выражение: «Все мы вышли из гоголевской «Шинели»…». Когда? «Как говорится, все мы вышли из гоголевской «Шинели», поэтому мы одинаково смотрим на мир». Кто мы? «Говорят, все мы вышли из гоголевской «Шинели». Кто говорит? «Перефразируя известное выражение «Все мы вышли из гоголевской шинели», половина бухгалтеров города может сказать…». Боже, какие бухгалтеры? Или бухгалтера?
Но потом попёрло уже совсем несусветное: «… хотя до сих пор литературоведы любят повторять, что, мол, все мы вышли из гоголевской шинели, тем не менее, вряд ли кому-нибудь нынешний чиновник покажется…»
Некоторые из авторов, храбро прятались за изящным оборотом (я и сам его люблю): «Как сказал классик, все мы вышли из гоголевской шинели», или: «Все мы вышли из гоголевской «Шинели», — сказал кто-то из классиков и был совершенно прав».
Иногда провозглашалась коллективная ответственность всех литераторов: «Все мы вышли из гоголевской «Шинели» — утверждали классики русской литературы».
Ну, а под конец я обнаружил предвыборную прокламацию, в которой значилось «… все мы вышли из гоголевской шинели, то Сергей Васильевич Гайдукевич — явно не оттуда, хотя шинель носил пятнадцать лет настоящую, а не гоголевскую».
Хорошая вещь шинель.
Извините, если кого обидел.
10 апреля 2016
История про дюны (2016-04-11)
Написал про питерских — в прежнем месте.
Что-то искал снимок фантастического болта в лесу, да так и не нашёл. Чужих-то полно.
Нужно было ещё написать, как строилась Дамба и на ней молодёжные кумиры пели про тучи.
И ещё про Репино, куда я ходил пешком от фантастов
Тогда я решил посетить репинские пенаты. Места вокруг там довольно специфичные — такое впечатление, что герои всех бандитских петербургских сериалов купили там себе землю и понастроили фортификационных сооружений. Причём через дорогу там действительно находятся остатки финских бронеколпаков и пулемётных гнёзд. Разница только в том, что финские развалины были серыми, а строящиеся бандитские дома — ярко-красными.
Я несколько раз в жизни пытался попасть в репинский музей — и все мне было заказано. Не то, что бы я жизни не мыслил без Репина, но очень меня раздражало, что музей то закрыт на ремонт, то в нём вечный обед — большая жратва, то все ушли на выходной.
Но теперь я дорвался-то до музея. Несколько беседок, что стоят в огромном саду, носят какие-то греческие названия. Самая высокая беседка, напоминающая пограничную смотровую вышку, лишена ступеней. Чтобы туда не лезли, а потом не прыгали вниз головой оттуда репинские фанаты, видимо. Артезианский колодец забит монетами и не журчит струёй. А могила художника, спрятанная в кустах, окончательно делает Пенаты похожими на Ясную Поляну.
Внутренность хаотического дома забавна, но единственный говорящий сотрудник там злобная старушка, велящая надевать музейные тапочки голосом армейского старшины. Так прямо кричит — ужас!
Но самое интересное в этом музее не это. Дело в том, что он похож на самолёт.
Точь-в-точь, как стюардесса в салоне самолёта, молча улыбаясь, учит пассажиров обращаться с надувным спасательным жилетом, на середину каждого зала выходит безмолвная старушка. Затем звучит механический голос, и старушка тычет указкой в предметы обстановки. Лицо её бесстрастно, губы сжаты, что придаёт всей ситуации очень странный оттенок.
Я так впечатлился, что ушёл из музея в казённых тапочках.
Тех самых.
Извините, если кого обидел.
11 апреля 2016
История про непонимание (2016-04-12)
Вот ещё, кстати, о прелести (не) понимания.
(В продолжение разговора о том, как осуществляется коммуникация в Сети).
Я как-то написал рассказ, в котором была фраза про человека, «о котором, будто набрав крови в рот, молчали архивы». Это метафора лихая, но всяк, читавший писателя Набокова, помнит, что в одном месте он мимоходом рассказывает о генерале, ставшем известным во времена русско-японской войны, Куропаткине. И вот Набоков пишет: «Дело не в том, удалось ли или нет опростившемуся Куропаткину избежать советского конца (энциклопедия молчит, будто набрав крови в рот)».
Непонятно было, оставить ли эту фразу, как отсылку к Набокову — для тех, кто понимает, или заменить на «будто набравши камней в рот», чтобы глуповатые, но начитанные люди не придирались.
Никогда не угадаешь, что решит начитанный человек.
Кстати, смерть Куропаткина загадочна — он не был расстрелян (расстреляли его сына), он уехал в деревню, основал там школу, где и преподавал до своей смерти в 1925 году.
Иногда к смертной дате приписывают «убит бандитами» — но возможно это лишь эхо прижизненных слухов. В 1922 году дневники Куропаткина начали печатать в «Красном архиве», когда он ещё мирно сидел в псковской деревне. Знаменитый советский историк Михаил Покровский в предисловии написал, что Куропаткин убит. Бывший генерал прожил ещё три года, а обстоятельства смерти по словам биографов были вполне мирные.
Но набоковская фраза звучит совершенно справедливо — ему обстоятельства смерти темны, и, возможно, кровавы — не расстрел, так нож бандита.
Что до меня, то я пришёл к некоторой вольности, прочитав тысячи книг (в этом нет никакого героизма — мне за это платили деньги).
То есть, можно всё. Никакой приём не запрещён.
А вот люди, что находятся на промежуточной стадии, формируют свою оценку из странных вещей. Они выцепляют что-то знакомое, и на основании странной детали решают, хорошо или плохо. Скажем человек любит книги про Гарри Поттера, и вот решает, что это хорошо, потому что похоже на рассказ о мальчике со шрамом и в очках.
Или плохо — потому что украдено из рассказа о мальчике со шрамом и в очках.
То есть человек бродит по миру книг со своей персональной линейкой и думает, что непонимание — это стыдно, и нужно как-то оправдаться.
«Всё бы ладно, но читатель, сука такая, потом пиздит не по делу, а художнику это больно и обидно».
Извините, если кого обидел.
12 апреля 2016
История про то, что два раза не вставать (2016-04-14)
Ходил, кстати, в поликлинику.
Там в очереди сидела старушка (в этой очереди было две старушки, записанные на правильное время, но на другой день — и та, о которой речь, была одна