Читать интересную книгу Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Стенька поклонился самым глубоким, как только смог, поклоном.

Поклонилась с перепугу и Федора.

— А это кто еще с тобой? — удивился Протасьев. — Ты что, бабу в приказ ведешь?!

Приведи Стенька молодую красавицу — пожилой подьячий и слова бы не молвил, а принял гостью со всей лаской. Коли красавицу нужда в Земский приказ погнала — ей всякий охотно поможет. Приведи он старуху за сорок — тоже беда невелика, такие бабы, особенно коли вдовы, обычно сами в доме хозяйки, и по делам преспокойно ходят, и челобитные подают. А тут — и не старуха еще, лет тридцати, и не красавица уже, глаза наплаканы, и того только недоставало, чтобы она посреди приказа в рев ударилась!

— Больше некуда, — сказал, выпрямляясь, Стенька. — Свидетельница это, ее спрятать нужно. И сказку отобрать.

— По какому делу свидетельница? — чуя вранье, осведомился Протасьев.

— Я по Гаврилы Михайловича делу хожу, вот по этому, — туманно объяснил Стенька.

Приказные в чужие заботы лишь тогда вникали, когда случай был странный, так что приходилось совещаться.

— Гаврила Михайлович! — позвал Протасьев. — По твою душу!

Деревнин со столбцами в руке вышел на крыльцо. Хотел было высказаться насчет дорогой пропажи, но увидел нечто более возмутительное.

— Женок нам тут недоставало! — сказал осуждающе.

Стенька показал, что хочет шепнуть в ухо.

— Ну? — Подьячий был очень явлением бабы недоволен, но ухо подставил.

— Это по тому дельцу, насчет медвежьей хари! Она знает, кто с дедом срядился харю резать!..

— Вот оно что?!

— Сказку отобрать надобно! — твердо сказал Стенька.

— Надобно. Сам записывать будешь или писца к тебе приставить? — спросил Деревнин.

— Сам, — буркнул Стенька.

Ему не понравилось заключенное в вопросе ехидство и он решил расшибиться в лепешку, но так гладко сказку написать, чтобы всем нос утереть, и юному подьячему Аничке Давыдову — главным образом!

— Ну так ступай куда сам знаешь, тут и без тебя народу хватает. Чернильница-то у тебя хоть есть?

Стенька чуть себя по лбу не хлопнул. Уж коли ему так хотелось стать подьячим, так следовало запасать все необходимое для этой службы имущество! Вот когда станет, тогда казенное дадут, а пока ему все следует иметь и держать наготове: понадобится — а вот вам и чернильница на шнурке, и перо за ухом, и Степан Иванович со стопочкой бумаги на колене, готовый исполнять обязанности!

— Чернильница с пером найдутся, — соврал Стенька.

В конце концов, можно добежать до Ивановской площади, где толкутся безместные подьячие в надежде, что явится челобитчик, сам не умеющий составить челобитной. Там наверняка найдется знакомец, который в долг ссудит пером и чернильницей, а пару листов бумаги можно и в приказе стянуть…

— Долго-то не затягивай, ты мне нужен.

Стенька проводил взглядом Деревнина, почесал в затылке под шапкой и догадался, куда можно отвести Федору.

Земский приказ стоял, задом к кремлевской стене прислонившись, а передом — на Красную площадь, где вовсю гудел торг. Стенька, по долгу службы присматривавший там за порядком, имел немало знакомцев среди сидельцев в лавках. В тех рядах, где стояли пирожни и блинни, его бы в изобку, для стряпни приспособленную, вряд ли пустили, но были и иные ряды — там в тщательно запираемых на ночь шалашах лежали пушнина, ткани, обувь, а шалаш — та же избенка, только что окно спереди едва ль не во всю стену. И можно уговориться с сидельцем, чтобы пустил вовнутрь ненадолго.

Первый же сиделец, уразумев, что Стеньке попросту негде с бабой уединиться, принялся хохотать так, что все попытки его образумить были тщетны.

— Да не вести же ее в приказ, пойми! — вопил ему чуть ли не в ухо Стенька.

— Ох, уморил, ох, смертушка моя пришла! — причитал, уже рыдая от смеха, толстый сиделец. — Ох, додумался! Посреди торга-то — бабу-то!..

— Тьфу! — Стенька плюнул дураку под ноги и пошел искать кого поумнее.

Умный человек в конце концов сыскался, понял, что действительно больше расспросить бабу негде, не в церкви же Божьей у нее сказку отбирать. Стенька протиснулся в забитый товаром шалаш. Там меж туго свернутых и до крыши громоздящихся холстов и крашенины он устроил Федору и устроился сам. Если в шалаше и была хоть одна лавка, то выкапывать ее из-под товара смысла не было, и потому ярыжка со свидетелем сидели почитай что по-татарски — на полу, подложив холщовые свертки и высоко задрав колени.

Чтобы прохожие не заглядывали и не мешали, хозяин шалаша задвинул ставень. Подмигнул при этом, правда, непотребно. Мол, вот вам темнота и уединение, дураки будете, коли не воспользуетесь.

Федора, одурев от всех событий, тупо глядела на Стеньку, а он понятия не имел, с чего же начать.

— Ты не горюй, — вдруг сказал он. — В обители братия лекарское дело знает, у них там мази всякие… Вылечат Артемку.

— Ох, не вылечат… — пробормотала она. — Я-то всю ноченьку с ним сидела… бабы сказали паутину ему на спину класть, паутина заживляет… Я все чуланчики обошла, все закоулочки!..

— Да тише ты! — прикрикнул на нее Стенька. — Твое счастье, что догадалась за отцом Геннадием послать. Не то и впрямь мужа бы лишилась.

— А как не послать, когда он уже без чувств лежал? Я всполошилась — хоть бы глухую исповедь у него приняли, хоть бы причастили! Не дай Боже помереть без покаяния..

— За что его так жестоко выпороли-то?

— Ох, милостивец, кабы я знала! Людишки-то завистливы, злобны, а он-то за боярское добро горой стоял. Да ведь и не в первый-то раз… И раньше боярин его не по делу наказывал.

— Что ж он от того боярина не уходил?

— Боярин-то добрый, — неожиданно сказала Федора. — Накажет, да и пожалеет! Да и похвалит! Однажды раскаялся да и полтину подарил.

— Хорош добрый… — проворчал Стенька. — И давно вы у того боярина Буйносова живете?

— Да лет пять, поди. А тебе на что?

— Сказку отбираю, — объяснил Стенька. — Так надобно.

— А сказку-то для чего отбираешь?

— Да я по делу одному хожу, и вышло, что мне у Артема Замочникова сказку отобрать надо, а с ним-то поговорить теперь и нельзя. Я и решил, что ты мне все то же самое скажешь.

— А что за дело-то? — насторожилась баба.

— А дело — о воровстве. Украдено было не скажу что, а твой муж рядом случился.

— Да не крал он!

— Не ори! Ну что вы все за дуры? — пожаловался холщовым и крашенинным стенам Стенька. — Как что — так орать! И ты рядом случилась — так я же тебя ни в чем не виню! А вот я сегодня тоже рядом вовремя случился! Кабы не я — отец-то Геннадий и не подумал твоего Артемку в обитель переносить!

— Перекрестись! — подозревая вранье, потребовала Федора.

Стенька честно, сколько позволяло узкое пространство, перекрестился.

— А теперь отвечай, как на духу, — сказал он. — Тот человек, что за носилками следом выскочил, что тебя со двора не пускал, — кто он?

— Горе мое — вот кто он! На что его Артемушка только подобрал!..

И Федора вдруг разревелась.

— Ты не реви, дура! — прикрикнул возмущенный таким непорядком Стенька. — Как это — подобрал? Он что — кошелек?

Федора сквозь слезы провыла нечто, похожее на «милостивец ты мой!». Стенька вздохнул и приготовился к долгому сидению. Его Наталья плакала редко, но уж как принималась, так за полгода все мужние грехи ему отпевала и все свои обиды. Главное было — сесть на лавку, уставя глаза в пол, и думать о чем-либо своем, не забывая держать на роже полнейшее раскаяние. Тогда жена успокаивалась быстрее, чем если бы ей перечить или даже с ней соглашаться.

Очевидно, Федора ревела по иному образцу — часто и коротко. Утерев рукавом глаза, а подолом, без лишнего стеснения, нос, она запричитала так, как полагается, когда девку замуж выдают или богатого человека хоронят.

— И куда только мои глазыньки смотрели! И что ж сразу горюшка-то твоего не разглядела! — издалека завела она. — Да гнать его нужно было в тычки, поганой метлой со двора выкинуть да и след замести! Да чем же это мы перед Богом провинились, что он нам того Короба на шею посадил! Ой, родная ты моя матушка, встань из могилки, открой оченьки, погляди, как твое чадо любезное мается!..

Стенька догадался, что Федора была из тех баб, которых приглашают выть на свадьбы и на похороны.

— Да будет тебе! — оборвал он. — Я человек безденежный, мне такая мастерица-плачея не по карману. Ты прямо говори — что за Короб? Чем он тебе не угодил?

Тут оконный ставень малость отодвинулся, в шалаш хлынул свет, а в свете возникло удивленное лицо.

— Чем это вы тут занимаетесь?! Аль хороните кого?!

И точно — Федорины пронзительные причитания даже на шумном торгу должны были перекрыть общий гул и удивить честной народ. А хозяин шалаша и подавно изумился — уж чего-чего, а такого услышать не ожидал.