Читать интересную книгу Кавказ - Александр Дюма

Голова, на этот раз выставленная на площади в Нухе, была пятая в течение года. К несчастью, лезгины — мусульмане, а следовательно, фаталисты. Какое же впечатление может произвести на фаталистов отрубленная голова?

Так на роду написано, — говорят они, — вот и все.

На другой день, когда мы прогуливались по базару, на эту голову никто уже не обращал внимания.

Извечное смешение на улицах Нухи немирных лезгин с мирными постоянно заставляло князя Тарханова опасаться за сына. В самом деле, драка, подобная той, которую мы видели, может быть розыгрышем: среди неизбежно производимого ею смятения сильный человек может схватить ребенка за шиворот, бросить его на коня и стремглав ускакать с ним.

Мальчик стоил сто тысяч рублей, а такие разбойники, как лезгины, рискнут за такую сумму всем.

Среди лавочников на нухинских улицах я забыл упомянуть о торговцах шашлыком, почти соответствующих нашим продавцам жареного картофеля. Как бы хорошо ни приготовили его у себя дома, — я говорю о жареном картофеле, — он не может сравниться с тем, который продается на Новом Мосту.

То же можно сказать о нухинском шашлыке. Этот проклятый шашлык источал такой чудесный аромат, что я не мог преодолеть искушения и испросил у князя позволения взять несколько кусков в дополнение к завтраку.

Путешественники, проезжающие через Нуху! Лакомьтесь шашлыком на свежем воздухе; на Кавказе вообще едят небрежно, но вы не пренебрегайте случаем хорошо покушать. О, если б у меня был теперь, когда я пишу эти строчки в Поти, в отвратительной комнате здания мясной лавки, кусочек нухинского шашлыка, как бы я торжествовал! К несчастью, его нет.

Наконец решено было отправиться в час дня. Мы предполагали сделать только одну остановку, в крайнем случае две, и ночевать на другой день в Царских Колодцах — на последней станции до Тифлиса; времени у нас было достаточно, и мы совершили продолжительную прогулку по базару. Предчувствие говорило, что мы ничего прелестнее Нухи уже не увидим. И притом с такими хозяевами, как князь и его сын, встреченные нами случайно, среди которых проведенные сутки оставили сладкое воспоминание на всю жизнь!

Я хотел купить на базаре скатерть для стола, но молодой князь воспротивился моему намерению, говоря, что его отец уже приготовил для меня превосходную скатерть. Я знал, что подарок ожидал меня по возвращении с базара. Действительно, я нашел на своей постели великолепную скатерть, а возле нее татарское ружье красивой отделки: это было знаком благодарности на маловажный подарок, обещанный мною его сыну, или лучше сказать, это означало грузинский характер.

Грузинская нация любит давать столько же, сколь другие народы любят получать.

— Какого вы мнения о грузинах? — спросил я барона Фино — нашего консула в Тифлисе проживающего среди них уже три года.

— Это народ без недостатков, со всеми добрыми качествами, — отвечал он.

Каково сие похвальное слово в устах француза, порицающего, разумеется, все чужое и предпочитающего себя всем, как и все мы!

Один русский, известный своею храбростью, по фамилии Шереметев, говорил мне: «Надо видеть их в сражении: когда они слышат звуки своей проклятой зурны, которая не годится даже для пляски кукол, они больше не люди, а титаны, готовые взять приступом небо».

— Их надо видеть за столом, — говорил мне достойный немец, с гордостью вспоминавший о том, как он выпивал в гейдельбергском трактире двенадцать кружек пива в полдень. — Они проглотят пятнадцать, восемнадцать, двадцать бутылок вина как ни в чем не бывало.

И Фино говорил правду, и русский говорил правду, и немец говорил правду.

В Тифлисе я торговал кинжал в оружейной лавке. Князь Эристов проходил с четырьмя слугами. Я не знал его, и он никогда не видал меня.

Ему сказали, кто я.

Тогда он подошел ко мне и обратился к моему молодому русскому переводчику:

— Скажите господину Дюма, чтобы он не покупал у этих людей: они надуют его и дадут дурной товар.

Я поблагодарил князя Эристова за совет и пошел прочь, бросив взгляд на кинжал, висевший у него на поясе. Возвратившись домой, я нашел визитную карточку и кинжал князя Эристова. Кинжал стоил восемьдесят рублей, карточка была еще драгоценнее. И заметьте, грузину, предлагающему что-либо — в противоположность испанцам — невозможно отказать: отказ считается оскорблением.

Во всяком случае, я вовсе не думал отказаться от скатерти и ружья князя Тарханова, тем более, что эти прекрасные вещи были предложены от слишком доброго сердца.

Мы позавтракали.

Увы! Время шло…

Уже был полдень а мы должны были ехать в час дня. Князь не знал, что еще обещать и предложить нам, чтобы только заставить нас остаться. Наслаждения Санкт-Петербурга и Москвы были для меня тем же, чем были наслаждения Капуи для Ганнибала, т. е. они испортили нас. Я уподоблялся Вечному Еврею, осужденному на беспрерывную перемену места; какой-то голос кричал нам беспрестанно: вперед, вперед!

Князь пригласил на прощальный завтрак всех виденных нами со времени прибытия в Нуху лиц, в том числе молодого любезного доктора, имя которого я имел неблагодарность забыть, и офицера, который при первом же знакомстве умолял доставить ему охотничье ружье Девима. Если бы я захотел позавидовать популярности чьего-либо имени на Кавказе, то, конечно, это было бы имя Девима. Но я боюсь этого: очень люблю Девима и считаю его слишком значительным художником, чтобы не признать популярности, вполне им заслуженной. Если я вновь побываю на Кавказе, что, надеюсь, сделаю на своем собственном судне, то привезу с собой груз ружей Девима и непременно возвращусь во Францию миллионером.

Встали из-за стола; тарантас и телега были готовы. Помимо этого, запрягли лошадей под экипаж князя. Против своего обыкновения Иван отказался ехать верхом и согласился сесть в экипаж, и все это для того, чтобы провести со мной еще немного времени. Этот милый ребенок питал ко мне большую дружбу, — я платил ему взаимностью.

Все всадники и нукеры были на ногах. Бадридзе с пятнадцатью милиционерами должен был конвоировать нас до следующей станции. Я сел в коляску с князем и его сыном; Муане, Калино и молодой медик — в тарантас, остальные поехали верхом. Караван тронулся. Коляска, как более легкая, поехала вперед и скоро опередила другие экипажи, тяжело груженные.

По пути мы проехали ту часть города, называемую Кинтак, где накануне происходила стычка с лезгинами. В некоторых местах еще виднелась кровь, как на бойне.

Бадридзе рассказал о сражении со всеми его подробностями, которые были уже известны.

Я начал с беспокойством оглядываться: тарантас не показывался. Я сообщил об этом Ивану, а он сказал несколько слов Николаю. Тот, сломя голову, ускакал и через пять минут возвратился с известием, что у тарантаса сломалось колесо и что господа остановились на дороге. В то же самое время прискакали верхом Муане и Калино и подтвердили это.

К счастью, пострадал только экипаж. Починка колеса заняла бы целые сутки. Иван крайне обрадовался этому обстоятельству, вынуждавшему нас продлить пребывание в Нухе. Я, напротив, был очень раздосадован, а Муане просто в отчаянии. Князь Тарханов, заметив это, таинственно сказал что-то Николаю. Тот поскакал во всю прыть.

Когда все собрались, из коляски достали бутылки и стаканы. В бутылках находилось, разумеется, шампанское. На Кавказе и в России этим вином обычно провожают в путь и поздравляют с приездом. В России потребляется несчетное количество шампанского, настоящего или поддельного: даже если бы вся Франция превратилась в Шампань с ее виноградниками, то и в этом случае она не могла бы доставить России то количество этого вина, какое в ней потребляется.

В течение получаса мы пили болтая, и опустошили до тридцати бутылок шампанского (заметьте бутылка стоит три рубля).

Через полчаса показался тарантас, который торжественно несся к нам как вихрь.

Не чудо ли совершилось?

Нет, все оказалось очень просто: князь велел снять колесо со своей коляски и заменить им разбитое колесо нашего тарантаса. Обмен был выгоден для нас: решительно грузинские князья не рождены для спекуляций.

Наступила тяжелая минута. Я протянул обе руки молодому князю, он заплакал. Отец смотрел на него почти с ревностью.

— Он куда меньше тужит, когда уезжаю я, — произнес он.

— Очень может быть, отвечал сын, — но ведь я же уверен, что скоро увижу тебя, что ты никогда не оставишь меня, а вот господин Дюма!..

Слезы прервали его слова. Я взял его за руку и от души обнял, как своего сына.

— О! Без сомнения, я снова увижу тебя, милое дитя, обниму и прижму еще раз к моему сердцу. Сколько человек, — эта ветряная мельница, — может обещать что-либо, столько и я обещаю тебе это.

Потом мы обнялись с князем, с Бадридзе, с Иваном, сели в тарантас и поехали.