— Надо же! По-твоему, Джессика и Клер должны оставаться лучшими подругами после того, как ты бросил одну ради другой? Тогда твои представления о жизни и о любви, в частности, гроша ломаного не стоят! С таким же успехом ребенок может рассуждать о глобальных проблемах!
— Значит, я — ребенок?! — Сердито вопросил Дэн.
— Я этого не говорил. Ты наивен, как ребенок. Дэн, тебе тридцать один год, ты был женат и развелся, собираешься жениться во второй раз, но ты ни черта не смыслишь в жизни! — Набросился на него Роберт. Порой у меня складывается впечатление, что деньги и имя твоего отца создали вокруг тебя вакуум, и ты не в силах его пробить. Ты пытаешься, я не возражаю, но у тебя это слабо получается.
Впервые Роберт говорил с ним так резко и так откровенно. Да, они были лучшими друзьями; дружеские узы у них были крепче, чем у братьев. Они многое доверяли друг другу. Но за восемь лет ни разу не поссорились по-настоящему, ни разу столь открыто и в столь грубой форме не выражали свое отношение друг к другу. В определенный момент у Роберта мелькнула мысль, что он слишком резок с другом, и тот, пожалуй, может на него обидеться. Но он все равно решил высказать то, что думает, иначе Дэн так и будет всю жизнь ходить с шорами на глазах и не видеть очевидного.
Дэн мерил шагами кабинет. Видно было, что слова Боба глубоко задели его, и он не пытается это скрыть. Возможно, ему впервые пришлось задуматься над тем, что сказал друг, хотя и времени на размышления уже совсем не оставалось.
— Прости, если обидел тебя, — извинился Монтгомери. — Но я должен был сказать тебе это, чтобы раскрыть тебе глаза.
— Все в порядке, Боб, — заверил его Дэн, но Роберт заметил, как ладони его сжались в кулаки. — Кто же еще, кроме настоящего друга, осмелился бы сказать мне такие вещи?
— А как же Максвелл? Ведь он только что сказал тебе то же самое.
— Максвелл не в счет. Он вовсе так не думает.
— А ты уверен в этом? — Поинтересовался Роберт. — Неужели ты не замечал раньше, что как только ты начал работать в "Пан-Ам", многие косо на тебя смотрели?
— Из-за денег моего отца?
— И из-за них тоже.
— Наверное, я был так окрылен работой, что мне было все равно. Хотя имя и деньги отца преследовали меня всю жизнь. Поверь, порой мне хочется быть последним из нищих. Может, тогда бы я был счастливым?
— Нет.
— Почему?
— Потому что тогда ты не встретил бы ни Долорес, ни Клер, ни Джессику — ни одну из женщин, которые сделали тебя таким, какой ты есть. Ты можешь возразить, что каждый человек — сам творец своей судьбы. Это отчасти так. В основном мы становимся самими собой благодаря женщинам, в которых влюбляемся. "Скажи мне, кого ты любишь, и я скажу, кто ты" — говорили мудрецы, — закончил Боб свою тираду.
— Мудрецы говорили совсем иначе, — заулыбался Дэн.
— Но имели в виду и это.
Уайтхорн посмотрел на свои наручные часы. Было десять вечера. Через сорок пять минут он должен будет поднять свой самолет в небо.
— Все, Боб, мне пора! — Дэн поднялся с кресла. — Скоро вылет. Я должен осмотреть машину и проверить Максвелла и узнать, как дела у Бена.
— Только не сильно к нему придирайся, — посоветовал Монтгомери. — Он и так сейчас взвинчен.
— Уж мне-то мог бы и не напоминать, — сказал летчик, открывая дверь. — Счастливо!
— Удачного полета! — Попрощался Монтгомери
И Дэн вышел из кабинета, закрыв за собой дверь.
Когда Дэн поднялся на борт самолета, Макс и Бен уже были там. Уайтхорн ничего не сказал Максвеллу, но из-под опущенных ресниц внимательно наблюдал за ним. Колфилд был напряжен, как струна, хотя старался не подавать вида. Оба молчаливо методичными движениями надели наушники, щелкнули тумблерами выключателей своих переговорных устройств с диспетчером. Напряжение обоих мужчин было таким сильным и таким ощутимым, что Бен с удивлением смотрел на них, но они, казалось, не замечали его присутствия вовсе. Время: десять часов пятнадцать минут. Пора включать двигатели. Максвелл вопросительно посмотрел на капитана, тот кивнул, без слов поняв его вопрос. Можно было запрашивать разрешение диспетчерской на включение двигателей. И Макс, включив микрофон, заговорил:
— Диспетчерская! Говорит рейс "Пан-Американ" "Боинг" 707 Т-412". Запрашиваю разрешение на включение двигателей.
— "Пан-Американ", двигатели включить разрешаем, — ответили ему.
— Вас понял. Включаем первый двигатель.
Летчик включил целый ряд тумблеров, и Дэн, внимательно следивший за каждым его движением, услышал, как загудел правый двигатель. За ним включились второй, третий и четвертый двигатели.
— Диспетчерская! Говорит "Пан-Американ". Просим разрешения выйти на рулежную дорожку к полосе "три-ноль", — говорил Колфилд в микрофон.
Пока он все делал правильно, но Дэн внимательно, почти напряженно следил за ним — точно кошка за мышиной норой. Ему почти хотелось, чтобы второй пилот допустил какую-нибудь оплошность. Тогда Дэн мог бы сделать ему замечание в отместку за ту неприятную сцену в кабинете у Роберта. В ушах его до сих пор звучали слова Макса: "Я проклинаю тот день, когда согласился работать с тобой. Хорошо, что этот совместный полет будет последним". Последним. Но летчики редко говорят "последний полет". Или он намеренно использовал это слово?
— Т-412, на рулежную дорожку выйти разрешаем! — Услышал Дэн в своих наушниках голос диспетчера.
Самолет вздрогнул, будто зверь, пробуждающийся ото сна, и медленно покатился по рулежной дорожке — к выходу на взлетно-посадочную полосу. Дэн посмотрел на часы, встроенные в панель управления: десять часов двадцать пять минут. Скоро взлет. Снова это неповторимое чувство — как будто он падает в небо, раскинув руки, — начало подниматься откуда-то со дна души. Оно сметало все на своем пути, даже мысли о Джессике. Но длилось всего лишь несколько секунд — пока самолет готовился к взлету и затем взлетал — легко и непринужденно, как птица. Хотя Дэн прекрасно знал, что не так-то это просто — поднять такую махину в небо. Ведь чтобы стать таким летчиком, как он, нужно пройти длинный путь от курсанта летной академии до командира корабля.
"Интересно, испытывает ли Максвелл хоть в половину такие чувства, как я? — Мелькнуло в голове Дэна. — И смогу ли я когда-нибудь забыть о них, уволившись из "Пан-Ам"?"
— Говорит Т-412, - снова заговорил Колфилд в микрофон. — Просим разрешения на взлет.
— Т-412, взлет по полосе "три-ноль" разрешен, — ответили из диспетчерской.
— Вас понял. Идем на взлет.
И самолет начал разбегаться по взлетно-посадочной полосе. Руки Дэна крепче сжали штурвал. Глаза неотрывно смотрели на серую полоску, сужавшуюся к горизонту. Сто метров, пятьсот, тысяча… На руках Дэна вены проступили от напряжения. Сердце выстукивало бешеные ритмы. Стрелка прибора перевалила за тысячу девятьсот метров. Две с половиной тысячи метров, и оба летчика одновременно потянули штурвалы на себя. Самолет, будто повинуясь некой силе, оторвался от земли. Легким движением пальцев Макс щелкнул тумблером, убирая шасси. Дэн снова посмотрел на часы: десять часов тридцать минут. Все в порядке. Самолет набирал высоту.