Читать интересную книгу "Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно"

вам выпить лучшего! — сказал он своим собеседникам. — Готовить его научила меня одна прелестная креолка, и если бы я мог объяснить притом все особенности моего ученья, он показался бы вам еще лучше.

Мюрат позвонил и велел своему камердинеру принести не только все необходимое для обыкновенного пунша, но и множество других принадлежностей — чаю, померанцев вместо лимонов и прочее[57]. Он сказал громко:

— Пуще всего не ошибись и принеси тот ямайский ром, который подарили мне в Париже.

Тут он вынул из несессера прелестный позолоченный прибор, нарочно сделанный для того, чтобы выжимать сок из лимонов и померанцев, не прикасаясь к ним руками. Дело он свое выполнил методически, и это доказывало, что у него точно была отличная учительница. Пунш оказался хорош, удивительно хорош, так что пуншевая чаша была наполнена и осушена много раз. Откровенность оказалась на дне чаши. Молодые безумцы хотели знать, где и как получают такие прекрасные уроки, а Мюрат, может быть, уже не владевший своею головой, рассказал им, что прекраснейшая женщина Парижа научила его и тому, что видели они все, и даже многому другому… Разумеется, последовали смех, веселье и новые просьбы рассказать все подробно. Мюрат не мог отговориться и разболтал все, что бывает кстати за гусарским завтраком. Всего неприятнее для него было, что, не называя лиц, он описал их слишком ясно, так что посыпались комментарии и выводы. А тут еще один из собеседников, крутясь вокруг стола, на котором Мюрат делал пунш, взял посмотреть позолоченный прибор[58] и, вертя его в руках, заметил на рукоятке гравировку с непонятным именем и вскричал:

— А! Вот теперь мы узнаем все!

Мюрат еще сохранял остатки рассудка и, понимая, что дело выходит далеко за пределы приличий, хотел отнять у гостя прибор, но тот размахивал им, восклицая:

— Вот средство разом выучиться читать и делать пунш! — Пытаясь разобрать надпись, он произносил: — Ба, бе, би, бо… Бо… Бон…бона…

Тут Мюрат заставил его умолкнуть, и когда завтрак окончился, бо́льшая часть участников забыла подробности этого утра. Однако двое или трое не забыли и пересказали историю о пунше.

В Италии, в тех местах, где квартировала тогда армия, среди чудес всякого рода подобная сплетня не могла никого впечатлить; однако все подробности вакхической сцены дошли до главнокомандующего. Подозрительность его взыграла: он хотел даже прямо у Мюрата потребовать объяснения, которое в любом случае было бы излишне, и минута обдумывания показала ему неприличность такого поступка. Но он не оставил намерения узнать истину. Узнал ли? Это мне неизвестно. Замечу в дополнение рассказа, что позолоченный прибор исчез из вещей Мюрата и он после уверял, что на нем было выгравировано лишь его имя Joachim. Мюрат очень сожалел о своем приборе, который, вероятно, был выкинут в окно одним из ветреников и уже не нашелся.

Об этом происшествии говорили на протяжении суток; да, впрочем, оно и представляло только темные догадки для тех, кто худо знал замешанных тут лиц; а к числу таковых принадлежали почти все гости, кроме Лавалетта и Дюрока. Последние же не думали, чтобы это дело стоило внимания, и полагали, что шифр на рукоятке пресса точно был M и J. Я также верю этому, но генерал Бонапарт, кажется, не был так легковерен, и благосклонность его к Мюрату охладела надолго: он, как уверяют, перестал изъявлять досаду свою против него не раньше Абукирской битвы. Кроме того, Мюрат, не щадя себя и своей крови, имел при Директории и у министра могущественное покровительство, что могло быть совсем не по вкусу Наполеону. Я об этом слышала от родных Наполеона, которые, может быть, видели всё в невыгодном свете из-за своей неприязни к Жозефине. Извиняя Мюрата, который был тогда еще очень молод, они были не столь снисходительны к госпоже Бонапарт. Сама я полагаю, что тут было больше ветрености Мюрата, нежели явных прегрешений. Что же касается Жюно, то он не верил, что Наполеон имел причины ревновать к Мюрату, хотя он действительно ревновал к нему. Но это чувство началось еще в Италии, а после было усилено до убеждения поступком госпожи Бонапарт, которая выхлопотала Мюрату место в Египетской армии.

Таким образом, когда Мюрат предложил свою руку Каролине Бонапарт, Первый консул сначала был готов отказать ему, только совсем не за безвестность происхождения. Мюрат был очень влюблен в Каролину, был молод, храбр и довольно красив; но тогда окружало Наполеона двадцать молодых генералов, которые стоили Мюрата, а некоторые были даже выше его своею славой. Наполеон хотел выдать свою сестру за Моро, когда возвратился из Египта; это показывает, что он требовал от такого союза больше славы, чем происхождения. Я знала еще — и это сказал мне сам Первый консул, — что он хотел выдать ее за Ожеро. Каролина тоже страстно любила Мюрата. Но любовь эта началась не в Риме, во время посольства Жозефа: тогда Каролине было лет одиннадцать или двенадцать, не больше. Не думаю даже, что Мюрат видел ее в Риме. Начало любви их случилось в Милане, во дворце Сербеллони, если уж началась она до возвращения из Египта. Но, как бы то ни было, могу удостоверить, что несправедливо говорят современные мемуаристы, будто какая-то причина заставляла семейство Бонапартов желать этого брака. Каролина выходила замуж с именем столь же чистым и свежим, как розы ее щек. Меня не обвинят в пристрастии к ней, надеюсь. Но я должна быть справедлива и говорить истину. Могу исполнить это тем надежнее, что во время ее брака, как и прежде, мы оставались с нею очень дружны.

Что же касается красоты Мюрата и благородства его фигуры, это предмет очень сомнительный. Я не думаю, что мужчина прекрасен, если он высок и одевается как шут. Черты лица Мюрата были не хороши, и когда видели его без завитых волос, без перьев и золотого шитья, он был даже дурен. В лице его видели много черт негра, хотя нос у него был не приплюснутый; но толстые губы и орлиный, только без всякого благородства, нос придавали его физиономии вид метиса. После буду я говорить о его осанке и приемах: это стоит подробного описания. Теперь должно сказать только, что Каролина вышла за него вскоре после 18 брюмера и что ко времени моей свадьбы она была беременна принцем Ахиллесом.

Госпожа Летиция очень радовалась моему браку. Люсьен, Луи и Жозеф Бонапарты, госпожа Леклерк и госпожа Бачиокки тоже радовались этому союзу по личным причинам: это была своего рода победа над Жозефиной Бонапарт.