расстанемся?
«С двадцать третьего числа Эржи была вместе с Белой Вашем, — думал Ласло. — Почему именно с Белой? И… и… почему она так легко отдалась мне? Она всегда сопротивлялась, а сейчас… почти сама хотела. Нет! Нет! Это неправда! Но тут что-то есть, она была не похожа на неопытных девушек… и объятия у нее совсем женские… Почему она отдалась так легко, даже упрашивать не пришлось? — Лицо юноши помрачнело. На лбу собрались складки. — Значит, Бела Ваш… Я нужен был только для подстраховки…»
Пережитые за последние дни события измотали нервы Ласло. Душевные муки, постоянный страх за свою жизнь, колебания, усталость — все это удесятеряло его ревность.
— Эржи! — крикнул он, и глаза его сверкнули безумным гневом. — Ты и Бела Ваш…
— Ласло! — девушка с рыданиями обеими руками обняла его за шею. — Ласло, ради бога, неужели ты думаешь… Глупости, милый, поверь… Нет… Почему ты думаешь об этом? Это невероятно… клянусь… — она опустилась на колени у тахты и в отчаянии смотрела на пылающее лицо юноши.
— Нет, нет, не верю… не могу поверить… — он сбросил с плеч обнимавшие его руки. — Эржи, ты обманывала меня… Ты уже жила с другим! Да? Признайся! Скажи правду!
— Нет! Нет, Ласло, единственный мой… Это неправда!
Юноша вскочил. Гнев клокотал в нем.
— Эржи, ты была влюблена в Белу Ваша, ты сама говорила.
— Ласло, милый, это было давно… ты же знаешь…
— А почему ты именно с ним была всю эту неделю, почему ты не ждала меня у Оперы?
— Я была там, Ласло, поверь мне…
— Но не дождалась, потому что у тебя было свидание с Белой Вашем, — крикнул Ласло, и его еще сильнее, чем прежде, охватила ревность. Он вспомнил медсестру Анну. «И у Анны был жених, а она отдалась мне. В такие дни любовь недорого ценится». Кровь ударила ему в голову. Всматриваясь в полные слез голубые глаза девушки, в ее искаженное отчаянием лицо, он все больше убеждался, что его догадка справедлива. Легким движением Ласло сбросил на пол одеяло.
Эржи удивленно следила за движениями Ласло. «Что он, с ума сошел? — подумала она. — Почему он смотрит на меня с таким укором?» Она тоже посмотрела на кровать. Простыня была чуть примята, но чиста и бела как снег. На лице Ласло появилась ироническая улыбка, а его взгляд обжег Эржи презрением. В мозгу девушки молнией сверкнула догадка. «Ты безумец! — хотела крикнуть она. — Это еще ни о чем не говорит… Я была так же чиста, как эта белоснежная простыня!» Но Эржи ничего не сказала и грустно поникла головой. «Как объяснить этому большому ребенку, что женщина… что у девушки… не всегда… Но я ничего не буду объяснять, к чему объяснения?» Она чувствовала себя оскорбленной, словно ей дали пощечину… «Разве я заслужила это? Значит, мое слово он ни во что не ставит? Нет, я не стану его упрашивать… Может быть, у меня хватит сил перенести страдание, превозмочь слабость». К горлу ее подкатился комок. «Нет, я еще раз постараюсь убедить его. Мы не должны сейчас ссориться из-за такой глупости».
— Ласло, образумься, поверь…
Но юноша перебил ее. Слова его звучали, как удары бича:
— Не объясняй, все ясно! Отвечай только: правда ли, что ты воевала вместе с работниками госбезопасности?
— Правда! — ответила девушка, вскинув голову.
— Значит, ты враг революции? Стала врагом революции… советским агентом… русским наймитом.
Слова застряли в горле у девушки. «Это не Ласло, это не мой Ласло, его подменили… — Она проглотила слюну. Почувствовала, как закипает в ней отцовская кровь. — Я не оставлю этого без ответа. Теперь мне уже все безразлично, теперь я готова услышать все что угодно… Но ничего, от этого я не умру!» Перед ней возникла вчерашняя картина. Площадь Республики, искаженные тела, стервятники, ликующие вокруг них… Издевательский смех мерзавцев снова отозвался в ее ушах… Сердце ее окаменело. Она опять стала прежней Эржи. Прежней Эржебет Брукнер, которая ученицей последнего класса гимназии прыгнула с парашютом с высоты четырех тысяч метров. Дочерью Брукнера, которая смотрела в лицо смерти. Глаза ее заблестели, голос окреп.
— Скажи, ты знаешь, что произошло вчера на площади Республики?
Ласло знал план операции, вечером слышал, что мятежники захватили здание горкома партии, которое охраняли бойцы госбезопасности. Желая похвастаться перед девушкой, он с мальчишеским бахвальством бросил:
— Знаю, я был там!
— А ты принимал участие в бою?
— Да…
— И ты еще смеешь говорить о революции?! Называть это революционными методами? Говори, да?!
— Да!
— Ты… ты контрреволюционер! Ты убийца! Я ненавижу тебя!.. Убирайся вон!.. — последние слова она уже выкрикнула. — А я, я, глупая, стала любовницей контрреволюционера, убийцы, у которого на руках кровь… Этого я не прощу себе никогда… никогда… — И она разрыдалась. — И я отдала ему… отдала свою честь… чистоту… Уходи! Я не хочу видеть тебя! Я ненавижу тебя! Презираю…
Резкие слова Эржи задели Ласло. «Ответить! Ответить так же жестоко! На обиду — обидой! С лихвой, по-мужски! Сломить эту гордую девчонку, чтобы она униженно молила о прощении…»
— Кто знает, который я у тебя? — презрительно бросил он.
— Лучше бы я была чьей-нибудь другой! Лучше бы я не берегла себя для тебя! Но уходи же, уходи… — и она бросилась в кухню.
Ласло стал одеваться. Ему было не по себе. Резкий взрыв негодования Эржи поразил его. «Что произошло на площади Республики? Что могло так взволновать девушку? Может быть, я все-таки ошибаюсь… Может быть, я не прав? Что же мне делать сейчас? И зачем я пришел сюда? Ах, да, конечно… сообщить тете Юлиш, что дядя Йожи в больнице. Я не знал, что застану дома Эржи». Потом ему вспомнилась ночь, страстные объятия, и ему стало жаль, что произошла ссора. «Я не хочу потерять Эржи… Пусть даже она уже принадлежала другому. Разве и у меня не было увлечений? Разве сам я безгрешен? А, глупости, помиримся… Но прощения просить я не стану. Не буду унижаться… В конце концов я мужчина!»
Пока он дошел до кухни, гнев его совсем улетучился. Эржи согнувшись сидела на маленьком табурете. Глаза ее были красны, но сухи. Она неподвижно смотрела на карниз.
— Эржи, не сердись, — сказал Ласло.
Девушка не ответила. Ей было очень больно. Ласло подождал немного. На столе стоял остывший чай, рядом, со стаканами — хлеб и масло… Он ждал, что Эржи заговорит, пригласит его к столу, но она молчала. Молчала, неподвижно глядя в одну точку.
— Хорошо же, — пересиливая себя, произнес юноша. — Пусть будет так… — Он надел шинель, повесил на плечо автомат и медленно, размеренными шагами