— Хорош! Аиллена, только не в обморок! Не помрет. Можно даже не исцелять. Тут крови больше, чем ран. Ты что, брат, с кошкой дрался?
— С кошкой, — признался шут, — размером с рысь. Полосатой. Этот меня придушил сразу. А там, у себя, руки врастяжку к кресту привязал… А ноги не стал. Так что я отпинался…
Гарвин присвистнул:
— Со связанными руками от мангата отбился? Уважаю… У него ж зубы что ножи.
— Зубами не достал. Когтями только. Я ему шею свернул. Ногами захватил в «ножницы» и свернул. Ой. Гарвин, больно.
— Конечно, больно. Предлагаешь не трогать совсем? Может, хотя бы промоем раны? Водичкой?
— Не издевайся, — смущенно улыбнулся шут — Я так…
Лена высвободилась и начала деятельно помогать Гарвину, и пропомогала ровно до того времени, пока он не увидел у нее кровь на лице, то есть целую минуту. Все внимание мгновенно переключилось на нее — тут же сняли платье, не стесняясь большого стечения народа, но не обнаружили ничего, кроме трех синяков — на ляжке, на боку и на животе. На лбу обнаружилась ссадина, которая могла образоваться и от удара, и от невовремя подвернувшегося сучка… Тем не менее Лену тут же затолкали под одеяло, предварительно вымазав ее же собственными бальзамами, и только потом приступили к излечению шута. Лене ужасно хотелось, чтобы его исцелили, но Гарвин с Арианой, исследовав царапины, решили, что все это ерунда (конечно, куда страшнее, когда у Светлой лобик поцарапан и пара фингалов да ободранные коленки), помазали в четыре руки, перевязали, напоили лекарством и уже только потом Ариана аккуратненько тонкой иглой зашила три глубокие раны: на щеке, на голени и на предплечье.
Маркус сел на край кровати.
— Даже шрамов не останется, — утешил он, — это магическая мазь. Правда. Ты не волнуйся, Ариана знает, что делает.
— Заступайся за нее, — проворчала Лена, — знаю я вас, за свою бабу немедленно заступаться начинаете… А тут хоть умри.
Маркус засмущался, конечно, малость демонстративно, однако что-то этакое Лена в нем задела. Может, простое мужское тщеславие: ну как же саму Властительницу «своей бабой» назвали. У самого-то Маркуса язык бы никогда не повернулся: он был истинным уроженцем Сайбии, где уважение к женщине воспитывалось в любом сословии — от бродяг до королей. Но лестно ему было Не каждого ж сама Ариана дарит своим вниманием! И вообще не так чтоб вообще кого дарит-то! Ну и что что не любовь? Не дети. Оба, что важно. Лена прижала его голову к груди и чмокнула в макушку.
— Где Умо?
— Ты б лучше спросила, где Владыка, — неприятно хмыкнул Гарвин.
— Ясно. Вообще-то я его тебе обещала.
— Не здесь же, — огорченно вздохнул эльф. — не поймут. Ну, ты пришла в себя? Чем тебя — ремнем или розгами? Выбирай, я сегодня добрый.
— Ладно тебе, — проворчал Милит, беря руку Лены в свои. — Она сделала то, что должна была.
Лена вдруг подпрыгнула, приведя всех в замешательство.
— Рош! Но ты же был привязан!
Шут посмотрел на свои запястья, покрасневшие, стертые, с кольцом ссадин — он пытался вырваться, он повисал на руках, отбиваясь ногами он дикой кошки. Он не мог порвать веревки. Корин Умо был кем угодно, но не идиотом.
— Пошли вон все, — вдруг металлическим голосом скомандовал Гарвин, и, что удивительно, даже Милит с Маркусом безропотно вышли. Гарвин поводил ладонями вокруг головы шута, начал медленно опускать руки, словно сканируя его тело, и перестал, остановившись взглядом на гномской цепочке. На пустой цепочке. Амулета на ней не было. Шут, с интересом наблюдавший за его манипуляциями, вопросительно поднял глаза. Гарвин выглядел ошеломленным. После недолгого молчания он прищелкнул пальцами — и воцарилась жуткая космическая тишина. Шут оторопел:
— Что? Что я такого сделал?
— Амулет где?
Шут посмотрел вниз и удивленно ответил:
— Не знаю.
Гарвин поднял с пола его окровавленную рубашку, которую еще не успели выбросить (даже рачительные эльфы не брались за починку изодранной в клочья одежды), вывернул ее наизнанку и понимающе кивнул.
— А вот он. — Он продемонстрировал им более темные пятна. Словно поверх крови сажей запачкано или пеплом. Шут склонил голову и выразительно не понял. Гарвин сел на стул и устало произнес: — Ты удивил меня так, как я не удивлялся никогда. Ты даже не понял. Даже не заметил. Ты разнес в пыль амулет, который убивал твою магию.
— И что это значит?
— Только одно — ты маг. Случилось то, чего я опасался, стихийный выброс магии. Веревки, которыми ты был привязан, наверняка просто испарились, как вода с раскаленной плиты.
— Но ты говорил, что это нечто страшное.
— Потому я и удивлен. Ты не только жив, ты даже… Что ты сам помнишь?
— Что очень хотел оказаться рядом с Леной и дать по шее этому эльфу. Ну и… оказался и дал.
— Как?
— Как дал — помню. Как оказался — не очень. Просто вдруг раз — и стою у него за спиной.
— Аиллена, у него глаза были какие?
— Какие надо! — сообщила Лена. — Расплавленное серебро. Ртуть.
— Расплавленное? — вмешался в из разговор голос Лиасса. Ну да, что ему защита Гарвина.
— Расплавленное. Живые. Они будто кипели.
Лиасс подвинул стул, сел рядом и обыденно сказал:
— Ну что, Аиллена, твои Пути пока откладываются. Пора учить твоего полукровку. Магия прорвалась.
— А… — начал шут и замолк. Переваривал. Неужели на щеке останется этот шрам? Нет, ей-то он с любыми шрамами сойдет, но все равно, жалко, не вояка он, ему не нужны рубцы на лице.
— Пройдет, — успокоил Гарвин, снова догадавшись, о чем она думает. — Не останется следов. Сотрутся со временем. Ариана взяла магическую мазь. Это лучше всего при не самых серьезных ранах.
Шут встал со своего кресла, ничуть не смущаясь, что абсолютно гол (трусы у него тоже были в крови, натекшей с глубоких царапин на боку), неверной походкой добрался до кровати и влез под одеяло, пояснив:
— Холодно. А чему вы собрались меня учить?
— Сущей ерунде, — фыркнул Гарвин. — Умению управлять магией.
Шут прижался к Лене, очень осторожно, чтоб не дай бог, синяка не разбередить, обнял. Его била дрожь, и Лена сильно предполагала, что вовсе не от холода.
— Знаешь, Гарвин, — пожаловался он, — мне отчего-то вовсе не смешно. Это, что ни говори, слишком большая перемена.
— Ты привыкнешь, — пообещал Гарвин. — И тебе понравится. Это так замечательно… Я не смеюсь над тобой, понимаешь. Я за тебя радуюсь.
Шут утомленно прикрыл глаза. Через минуту Лена поняла, что он спит, сделала страшные глаза — и ее поняли, замолчали, ушли оба, правда, вместо них приперся Гару, обиженно поскулил — не пускали на законное место! — и разлегся меховым ковриком у кровати. Шут спал, нервно вздрагивая во сне и тут же расслабляясь, и его мерное дыхание в конце концов усыпило и Лену.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});