не лезли изо рта.
– Конечно. Ребята такие счастливые… Пусть всё у них сложится… – тихо, казалось, с болью прошелестела.
– Да, пускай… Странный вопрос… но… почему ты не поехала отмечать? Не захотела? – подсказывая правильный ответ, с надеждой выдохнул Бек.
– Я сразу после морга и кладбища в роддом попёрлась. Не тащить ведь это домой к малышу.
Парень прикрыл веки, сглотнул. В ушах зазвенело.
– Морг?
– Артёма провожали. Много народу было. Думала, Эльдарон расскажет.
Теперь ровный, спокойный тон девушки казался пугающе равнодушным. По спине молодого человека побежали мурашки.
– Откуда ты… почему?
– Откуда – отцу привезли обоих: слегка помятого Матушкина и… АраГора. Почему – потому что посчитала это правильным.
– После всего? – Нелепица какая‑то выходила. Дар речи к Беку никак не возвращался.
– Тема закрыта. Здесь больше некого и нечего обсуждать, – холодно, с напором оборвала.
Денис опешил. Никогда не слышал её такой.
– Аля…
– Давай не сейчас и не так – не по телефону. Мы обо всём поговорим, когда вернёшься.
– Можем после присяги, там будет время… – выдавил Бек.
– Прости… Я не приеду.
Эпилог
Бек
Город оделся в жёлтую и жухлую сухую листву уже в конце августа – то ли от жары, то ли от приближающейся осени.
Юра с Беком сидели на подиуме кровати в комнате басиста. Курили кальян, редко переговаривались, в основном молчали. Играла музыка. Юрец не выдержал, наехал на друга:
– Ден, ты уверен, что хочешь отдать базу Михе в безраздельное владение и пользование? Гостями там репетировать будет непривычно…
– Уверен. Зачем мне это? Придётся мотаться из Москвы поиграть. Неразумный расход временного ресурса. Да и просто не хочу туда возвращаться пока. Пока не могу.
Опять повисла пауза. Юрий Юрьевич снова попытался завязать разговор:
– Где жить собираешься? Определился?
– Рядом с офисом. В районе «Курской». Студентам удобно добираться на работу после пар, Лене тоже близко.
– Сошлись? – удивился Иванов.
– Нет. Деловые, партнёрские отношения… – холодно и безразлично отсёк Бек.
– С… Алей после… расставания не общались? – прощупывая зыбкую почву, начал Юрец.
– Нет. Бессмысленно. Она чётко обозначила свою позицию – это не те отношения, которые ей сейчас подходят. Что бы это ни значило, – ни один мускул на лице программиста не дрогнул.
– А ты? Взял и… просто…
– Юра, не просто. Но… я как будто всё время, пока мы были вместе, чего‑то подобного ждал. Потом расслабился… Зря.
– Ден, ты серьёзно? Мы с Машей виделись недавно… как друзья посидели…
– Не наш случай. Давай не будем? Время покажет.
Аля
Уехать в Эстонию дышать Балтикой – единственный выход «не в окно», – чтобы не сойти с ума. Сбежать.
Не понимаю, как сердце на части не разорвалось во время последней встречи с Беком. Стоял как каменный истукан – слушал, щурился, будто не верил, что расходимся.
Но иначе было невозможно. Совершенно невозможно… После всего… всего, что я натворила, – в глаза смотреть ему не могла. И не смогу никогда, наверное.
Денис больше всех, кого я знаю, заслуживает счастья… А не меня.
И к «золотой клетке» не готова. Как показывает практика. Пьянящий воздух свободы ещё сыграет с тобой злую шутку, Аля… Но свободы хочется. Свободы воли, свободы финансовой, свободы выбора… Свободы перемещений, в конце концов! Уговорила – считай, заставила – отца начать учить меня водить. Папа особенно не брыкался, даже преподавателя нашёл со специальной тачкой из местной автошколы. Теперь трогаюсь на механике, в горку умею, даже в город с площадки выезжала пару раз. Не желаю отдавать собственную жизнь на откуп тому, кто за рулём. За рулём буду я.
Теперь тенью слоняюсь по пригороду Таллина. Построенный на излёте совка пансионат очень удачно примостился у подножья города на Балтийском море. Куча яхт больших и малых. Местные возрастные дядьки называют их «лодками». Такие себе лодочки – каждая минимум броненосец «Потёмкин», который в детстве немножко болел.
Ни на одну из них меня силком не затащишь. Поэтому пробежки по дорожкам, обрамлённым соснами, вдоль самого берега, по набережной, посиделки на террасе в баре гостиницы иногда с мамой, иногда без, поездки на автобусе до старого города – погулять по узким брусчатым улочкам – «зетс олл за фан», как говорится. За сим веселье заканчивается.
Остаётся морально готовиться к неизбежным костюмам, читать отечественное и международное право, иногда дорисовывать.
Короче, шатаюсь тут из угла в угол уже неделю, а ещё одну предстоит. Вокруг пенсы и их дети.
Выползаю в зал раз в день. Занимаюсь по нашей с Денисом программе. Каждый раз, когда записываю очередное количество повторений, слёзы на глаза наворачиваются. Ничего вокруг не замечаю. Как выясняется. Вчера пристал взявшийся ниоткуда дядька. Ну как дядька, молодой мужик.
Стою себе чиркаю в тетрадке «четвёртый» становой, выплывает: в баскетбольных шортах до колена, с артезным фиксатором на правом, майке до жопы из той же баскетбольной серии, загорелый, с длинным стоячим ёжиком на башке, высоченный, рукастый, узловатые красивые пальцы, крупные черты лица – явно с замашками небожителя. Заявляет на английском без акцента:
– Hi! How are you doin?
Фразами из «Друзей» ко мне яйца пока никто не катил. Забавно! Я возьми и выдай ему настоящий бруклинский:
– What’s up, man? Joe’s shit doesn’ work on dissent girls! («Чё, как, мужик? Штучки Джоуи с нормальными девчонками не катят!»)
Прихренел чувак чутка. Но не отвалил:
– What works then? («А чё работает?»)
– Hard works! Or when it’s hard it always works! Блин… («Тяжёлая работа! Или когда он “твёрдый”, он всегда работает!»)
Прихренел ещё сильнее… И на чистом родном, отечественном брякнул:
– Язык у тебя! Острый и правильный! Я почему‑то подумал, что ты не русская!
– А я не русская, я еврейская. Добрый день! До свидания!
Развернулась и пошла на выход – бред кардио делать в зале, когда на улице закатное солнце, прохладный солёный ветер и никаких высоченных придурков с таким же самомнением.
Сейчас свалила из номера, где дрыхнут предки, туплю на лавочке на пристани в прецедентное право Соединённых Штатов Америки. В морду шарашит сумасшедший бриз, на горизонте маячат кажущиеся игрушечными кораблики, закатное солнце отражается от холодной, рябой глади солёной воды.
– Hello jews! («Привет, евреи!»)
Тот же перец, только в синих джинсах, поло и каком‑то пиджаке, ботинки красивые, огромные. Хороший признак. А я с недосохшей головой, в бековском чёрном платье-безрукавке с воротом и бабушкином пуховом платке. Реально бабушкином. А хрен ли – холодно.