Тем временем дело продвигалось: 28 ноября 1942 года первая группа французских пилотов на трех советских пассажирских самолетах вылетела из Тегерана в Баку а затем в город Иваново – место своего базирования. В «город невест» французы прибыли на следующий день – 29 ноября 1942 года. Их было 73 человека: 15 летчиков и 58 авиационных механиков[533]. Официально она называлась «истребительная группа № З»[534]. Много подвигов совершили французские пилоты в небе России. За время пребывания на фронте (с 22 марта 1943-го по 2 мая 1945-го) они совершили свыше 5 тысяч боевых вылетов, участвовали в 869 воздушных боях, уничтожили 268 и подбили свыше 70 немецких самолетов. В частности, они внесли свой вклад в успешные действия советской авиации во время штурма Кенигсберга. Конец войны застал «Нормандию-Неман» на немецком аэродроме Эльбинг. Грудь французских пилотов украшали советские ордена: 117 пилотов были награждены орденами, а четверо удостоены звания Героя Советского Союза[535]. Сам полк был награжден орденами Красного Знамени и Александра Невского. В русской земле остались лежать 42 французских добровольца[536]. Ирония судьбы: в нашей земле остались лежать и другие французы – добровольно вступившие в войска СС[537].
24 ноября 1944 года генерал де Голль отправился в Москву на встречу со Сталиным. У каждого из политиков в грядущих переговорах была своя цель. Де Голль хотел заручиться поддержкой Москвы, чтобы на будущих послевоенных переговорах Франция была полноправным участником, а не бедной падчерицей. Сверхдержавой, а не второстепенной страной[538]. Прекрасно зная своих англосаксонских «друзей», будущий глава Франции хотел получить поддержку СССР в этом вопросе. Сталин, в свою очередь, хотел получить признание де Голля, а значит – Франции для пророссийского правительства Польши. В тот момент между Москвой и Лондоном схватка за Польшу была в полном разгаре. У Черчилля на территории Польши была партизанская Армия крайова, польские дивизии в составе британской армии на Западном фронте и польское правительство в изгнании в Лондоне. У Сталина была партизанская Армия людова на территории Польши, польские дивизии на Восточном фронте и польское правительство – Люблинский комитет – в Москве. То есть силы были примерно равны. А вопрос стоял так: под чьим влиянием будет Польша – станет ли она дружественным СССР государством (как и получилось в реальности) или останется антироссийской, находясь под влиянием англосаксов (так это сейчас)? В ситуации борьбы за Польшу признание пророссийского правительства де Голлем было очень важно для Сталина[539].
Но для нас, для сегодняшних жителей России, которые хотят понять свою историю, наибольшую ценность представляет та часть мемуаров де Голля, в которой он рассказывает о своем визите в Москву и встречах со Сталиным. Потому что писал де Голль правду. Приукрашивать и привирать ему не было никакого смысла. Его мемуары вышли уже после смерти Сталина – в то время, когда это имя в самом СССР было оклеветано и оплевано. Именно поэтому они так интересны. Уже первые строки весьма характерны:
26 ноября мы приземлились в Баку. На аэродроме, выслушав приветствия встречавших нас представителей советской власти, я принял рапорт почетного караула и наблюдал, как красиво – винтовки наперевес, с прекрасной выправкой, чеканя шаг – маршировала рота почетного караула. Да, это была она – вечная русская армия[540].
2 декабря 1944 года де Голль и его сопровождающие прибыли в Москву. Они находились в столице СССР восемь дней. Было много встреч, но… «Но, естественно, все основные решения зависели от нашей встречи со Сталиным»[541]. Сначала де Голль пишет о Сталине жестко. Но когда он начнет описывать подробности встречи, портрет главы СССР в его же описании будет уже куда мягче и человечнее. Уберем стереотипы и рассуждения из сказанного, оставив лишь личные впечатления. И не потому, что хочется приукрасить портрет Сталина, – в этом нужды нет. Просто, говоря о Сталине словами очевидцев, невозможно включить в книгу все материалы – нужно выбирать самое личное, самое важное и интересное. Исключая стереотипы и общие слова.
Итак, вот первое, что рассказывает о Сталине генерал де Голль:
Беседуя с ним на различные темы, я вынес впечатление, что передо мной необычайно хитрый и беспощадный руководитель страны, обескровленной страданием и тиранией, но в то же время человек, готовый на все ради интересов своей родины…[542] В течение приблизительно пятнадцати часов, что длились в общей сложности мои переговоры со Сталиным, я понял суть его своеобразной политики, крупномасштабной и скрытной одновременно. Коммунист, одетый в маршальский мундир, диктатор, укрывшийся как щитом своим коварством, завоеватель с добродушным видом, он все время пытался ввести в заблуждение. Но сила обуревавших его чувств была так велика, что они часто прорывались наружу, не без особого мрачного очарования.
Наша первая беседа состоялась в Кремле, вечером 2 декабря. Лифт доставил французскую делегацию ко входу в длинный коридор, вдоль которого была выставлена многочисленная охрана. В конце коридора располагалась большая комната, в которой находились стол и несколько стульев. Молотов ввел нас в нее, и тут появился маршал. После обмена обычными любезностями все уселись вокруг стола. Сталин, говорил ли он или молчал, опустив глаза, все время чертил какие-то каракули. Мы сразу приступили к вопросу о будущем Германии. Никто из присутствующих в комнате не сомневался, что рейх скоро падет под ударами союзнических армий; Сталин подчеркнул, что самые тяжелые из этих ударов были нанесены русскими[543].
Первая встреча заканчивается предложением Сталина заключить франко-советский договор. Пока министры будут готовить соглашение, начинается неформальное общение. На следующий день Молотов устраивает завтрак в честь гостей.
Во время десерта он (Сталин. – Н. С.) поднял бокал и произнес тост в честь заключаемого нами договора. «Речь идет, – воскликнул он, – о настоящем альянсе, а не таком, как с Лавалем!»[544] Мы долго беседовали вдвоем. На мои поздравления по поводу успехов русской армии, войска которой под командованием Толбухина только что продвинулись в глубь территории Венгрии, он возразил: «Это всего лишь несколько городов! Нам нужны Берлин и Вена». Временами он, казалось, расслаблялся, даже шутил. «Должно быть, трудно, – говорил он, – управлять такой страной, как Франция, где весь народ такой беспокойный!» – «Да, – отвечал я. – И чтобы это делать, я не могу брать пример с вас, ведь вы неподражаемы»[545].