вся огромная 250-миллионная страна. Меня пригласили на новую популярную программу «Музыкальный ринг»[144], где я должна была открывать рот под запись своих песен и отвечать на вопросы аудитории. Публика была самая что ни на есть разношерстная: госслужащие, рок-фаны, обычные советские граждане с круглыми лицами и в темных костюмах. Это была, пожалуй, крупнейшая платформа, на которой тебя могли услышать и увидеть в те годы перестройки.
– Что такое рок-музыка? – услышала я еще вопрос из зала. – Пища для ума? Для чего она нужна? Что в ней главное: душа, ум, развлечение или всего понемногу?
– Я думаю, что рок-музыка это в первую очередь энергия. Она и для ума, и для ног, и для души. Но это очень мощное оружие. Это самый простой способ показать людям во всем мире, что нас связывает.
Когда кто-то сказал, что в музыке, которую мы исполняем, мало национальной самобытности, «нашей русской природы», Курёхин не выдержал: «Как вы хотя бы приблизительно представляете себе национальную самобытность советского рока? Когда я пишу, я не думаю о том, какая это музыка – национальная или не национальная. Мне нравится та музыка, которую я пишу, и если она исполняется, то я очень рад, что она исполняется. Я считаю себя русским человеком, и поэтому моя музыка национальная. Я занимаюсь музыкой 28 лет и слушаю музыку разную: русскую, американскую, “Битлз“. Я живу в огромном музыкальном универсуме, но я русский человек».
Если для меня не было ничего зазорного в том, чтобы воспользоваться любой возможностью разъяснить свою позицию, то Сергей не выносил вопросы, которые он считал наивными или глупыми. В глазах его начинали сверкать молнии, он быстро заводился, но так же быстро остывал – ему было скучно опровергать надуманные обвинения и отвечать на безграмотные утверждения.
Тот выпуск «Музыкального ринга» я смотрела дома у Юрия вместе с ним и его родителями, на их маленьком черно-белом телевизоре. Ощущение было такое, будто на экране я вижу не себя, а кого-то другого: смелого, яркого, сильного. Мне нравилось, кем я стала в России. Даже сжатые до микроскопического размера, даже на монохромном экране наши с Юрием лица светились любовью друг к другу: мы не только пели вместе, но и постоянно обменивались взглядами. Склонив голову ему на плечо, я с восторгом и изумлением следила за происходящим в телевизоре.
К моменту приезда моих родителей в Ленинграде началась уже настоящая русская зима. Мать в огромной шубе вышла из самолета с букетом в одной руке и маленьким букетиком ландышей, которому суждено было стать бутоньеркой на свадебном костюме Юрия, – в другой. Оба букета были завернуты в пластиковые конверты, на дне которых в серебряной фольге плескалась вода.
– Ты с ума сошла?! – с изумлением воскликнула я, увидев это необыкновенное зрелище. – Ты это везла через океан и два континента?!
– Ну, посмотри, разве это не прелесть? – когда мать была в ударе, даже самые завиральные ее идеи остановить никто не мог. Понятно, в кого я такая уродилась.
Никогда не забуду, как мы ехали с родителями в Купчино и как я пыталась понять, что они думали об унылом пейзаже ленинградской городской окраины. Фред был одет в превосходный костюм с галстуком, а мать, как фарфоровая статуэтка, была завернута в элегантную черную шубу. Они были воплощенное изящество и стиль, особенно рядом со мной, в бесформенной куртке и с черным чокером, на котором висел старинный медальон, где я хранила нашу с Юрием фотографию. Когда, войдя в подъезд дома Юрия, мы втроем пытались втиснуться в промозглый, крохотный лифт, в глазах у матери я увидела тревогу. «Куда, черт побери, нас занесло?» – прочла я ее мысль. Лифт тронулся, но уверенности в том, что он довезет нас до нужного этажа, не было. Он кашлял и дергался, как гриппозный младенец. Когда мы все же добрались до последнего этажа, Фред, обожавший приключения и подобного рода непредвиденные ситуации, от всей души расхохотался.
Дверь нам открыли Юрий и Виктор. Оба, как и я, с ног до головы в черном. Они обволокли нас, как звезды ночное небо, – теплыми руками и глазами. К приходу моих отца и матери родители Юрия тоже приоделись – Ирина была в свитере и спрятанной под фартуком мягкой юбке, а Дмитрий в темных брюках, белой рубашке и галстуке. Глядя на две родительские пары, я не могла не поразиться: мы все похожи друг на друга. Мы могли быть где угодно в мире, но ситуация остается неизменной: родители смущенно пожимают друг другу руки, а молодые влюбленные улыбаются.
– Пахнет просто превосходно, – сказала мать в ответ на жест, которым Ирина пригласила всех отведать приготовленный ею в честь предстоящей свадьбы ужин. Пока накрывали на стол, я провела родителям небольшую экскурсию по трем комнатам, в которых мы жили вчетвером. Я понятия не имела, что они при этом думали. Огромный дом моих родителей выглядел скорее как музей: всегда безукоризненно, сверкающе чист, а на свежевыкрашенных стенах – уникальные произведения искусства, убранные в роскошные рамы.
– Замечательно! – сказал Фред, пораженный свободно болтающимся деревянным сиденьем унитаза и подвешенной к сливному бачку старой цепью.
Мать нервно засмеялась.
– Разве мы не учили тебя, что крышку унитаза нужно всегда закрывать?! – нервно засмеялась мать.
– Но здесь крышки не было вовсе! – возмущенно ответила я.
А как она была потрясена, сообразив, что заткнутые за трубу клочки газеты должны служить заменой туалетной бумаге!
Ирина и Дмитрий были невероятно гостеприимными хозяевами. Длинный деревянный стол был покрыт цветастой скатертью, на которой стояла разноцветная посуда с целым ассортиментом блюд. В центре стола – большая ваза с фруктами, по краям хрустальные рюмки, чайные чашки и прочая старинная утварь. Отчим с любопытством стал разглядывать выставленные на стол бутылки и пытался прочесть, что написано на отслаивающихся этикетках водки, вина и русской пепси-колы. Тут же небольшая комната заполнилась хлопками открываемых бутылок.
– Что?! Начали без нас?! – услышала я глубокий низкий голос. Повернувшись, я увидела сестру Джуди в сопровождении моего старинного друга Марка Салеха. – Я привез тебе пирожные от Пэт! – В руках у него была коробка с моими любимыми кексиками, теми самыми, которые я воровала из холодильника своей подруги и которые столь мастерски пекла ее мать Пэт. Он вез их из самого Лос-Анджелеса. – Тебе еще жевательная резинка, а Каспарянам две банки кофе!
Я усадила их за стол, и все принялись за еду. Блюда сменяли друг друга, а увенчалось все домашнего приготовления пирогом с вишней. Марк решительно взялся за дело и довольно быстро захмелел. Он умыкнул видеокамеру и с нею в руках отправился обследовать пространство.
– Если бы ты почаще