При этом отрицать существование заговора мы не собирались. Объявляя тридцать человек хулиганами и одного мятежником, мы ясно давали понять всем и вся: формально мятеж действительно был, однако фактически он являлся лишь хулиганской выходкой и не более того.
Ацтек должен быть казнен в строгом соответствии с Уставом, это обсуждению не подлежало. Но то, что именно должно было с ним случиться, мы обсуждали достаточно долго. Поймавший правильное направление мысли Палыч тогда сказал:
«Для нас гораздо важнее не казнить его как человека, но уничтожить как лидера и каксимвол. Его имя должно вызывать воспоминания исключительно о том, как своевольный и гордый человечек совершил самую большую ошибку в своей жизни. Его поступок должен быть достоин исключительно жалости и отвращения. Память об этом человеке должна остаться наихудшая».
Эти слова были исключительно верны, но от них веяло просто дьявольской бесчеловечностью, будто перед нами стоит задача уничтожить саму человеческую душу Ацтека. Я
снова и снова всматривался в лица окружающих, но не видел в них ничего похожего на это ощущение. Они лишь кивали головами, и мне не оставалось ничего иного, кроме как присоединиться к ним. В конце концов, Палыч, как всегда, говорил дело. Иногда поступить по необходимости -значит пойти против совести, главное не почувствовать вкуса к этому ощущению вседозволенности. Оставалось только разработать достойное воплощение замысла.
Казнь решили провести на площадке, приготовленной для возведения нового складского бокса, за восьмым сектором у самой стены. Места было достаточно много, чтобы вместить всех незанятых на дежурстве офицеров, а также с пару сотен рядовых. Такое количество зрителей сочли вполне приемлемым. Поначалу в расстрельную группу набрали пятерых человек, но затем рассудили, что одного палача для выстрела в затылок с близкого расстояния будет более чем достаточно. Расстрельная команда – это привилегия известных революционеров и прочих значительных людей.
Мы наблюдали за всем происходящим на штабном экране, нельзя было придавать статусности мероприятию личным присутствием высших чинов. Вот Ацтека выводят из комендатуры, он держит спину прямо и без особых эмоций осматривается по сторонам. Картинно поднимает скованные наручниками руки и вытирает нос. Получает несильный тычок прикладом в спину, кривится и начинает шагать вперед.
-Клюнул, сто процентов клюнул – сказал Муха – Смотри, какой спокойный. Он только внешне лидер, а на деле перед реальной угрозой тушуется. Значит, верит, что спасение близко.
Процессия из осужденного и пятерых конвоиров неспешным, будничным шагом приближалась к месту казни. Два с половиной сектора, пять сотен метров по прямой, как стрела, улице. Ничего не происходило… Квартал за кварталом, ближе и ближе. Показалась площадка и обступившие ее зрители. Стоящий у дороги сортир. Какого черта ничего не происходит?
Ацтек остановился, что-то сказал конвоиру справа, который держал его за шиворот. Последовал еще один тычок в спину, но конвоир обернулся и заговорил с офицером, который шел сзади. Тот кивнул и положил руку на висящую в кармане разгрузки рацию.
-Старший лейтенант Лис. Осужденный говорит, что ему нужно в туалет. Янамерен разрешить – обгадится еще.
-Разрешаю, лейтенант. Пускай идет – ответил по рации Муха. Голос его был невозмутим и уверен, а вот лицо растянулось в страшной улыбке ребенка-садиста, вытаскивающего из силков запутавшуюся белку.
-Вас понял, конец связи.
Ацтек пригнулся и вошел в помещение сортира – убогую деревянную постройку, возведенную прямо над канализационными стоками. Просто четырехсторонняя ширма вокруг двух
«рабочих» мест над дерьмовой ямой. Подключать воду и обустраивать унитазы, дескать, смысла нет – равно через пару месяцев здесь будет полноценное шлакоблочное здание. Трогательная забота о работающих на объекте… Конвоиры, являя собой саму наивность, тактично остались снаружи, у входа.
Вот прошла минута времени. Вот прошла вторая. Один из конвоиров стучит в дверь, окликает оправляющегося осужденного. Не услышав ответа стучит еще раз, сильнее. Затем ударом ноги выламывает дверь, с полторы секунды всматривается внутрь и, отпрянув, кричит: «Побег! Осужденный сбежал!»
-Есть! – Муха торжествующе вскинул сжатый кулак с такой силой, что вслед за ним сам подскочил в кресле. И тут же выбежал в коридор, отдать несколько самых важных распоряжений. На экране было видно, как некоторые зрители-бойцы пытаются броситься вдогонку, но офицеры их усмиряют, восстанавливая построение. Завыла сирена, пробежало несколько солдат. Постепенно беспокойство улеглось, только протяжный вой напоминал о том, что случилось несколько минут назад. Все замерло в ожидании, в том числе и буравящие взглядами экран генералы в штабе.
Наконец, дверь открылась и вошел улыбающийся Муха:
-Поймали голубчика, в лучшем виде. Смотрите же! Самое интересное!
По улице четверо конвоиров тащили отчаянно извивавшегося Ацтека. Выглядел он ужасно – с ног до головы весь в нечистотах, через порвавшуюся гимнастерку была видна сплошь покрытая синяками спина. С трудом вытащив брыкавшегося богатыря на центр площадки, его поставили на ноги, чтобы зачитать приговор. Трудно представить, что мог чувствовать человек в его положении
– Ацтек уперся подбородком в грудь, избегая встречаться взглядом с кем-либо и затих. В
воцарившейся тишине каждое слово приговора был замечательно слышно без всякого мегафона.
Когда очередь дошла до объявления подписавших приговор лиц, Ацтек, не поднимая головы, резко подался вперед, встряхнув руками – и они легко выскочили из хватки удерживавших конвоиров.
«Как по маслу» подумалось мне и от этой мысли чуть не стошнило. Осужденному удалось пробежать около десяти метров – замечательный результат для двух секунд, что понадобились для того, чтобы вскинуть автомат и прицелиться. Огонь открыли сразу несколько человек сразных позиций, Ацтек вскинул руки, запутался в собственных ногах и повалился на землю.
Я лишь мельком взглянул на картинку, переданную с камеры подбежавшего к телу бойца. В
протоколе зафиксируют «Застрелен при попытке к бегству», а я запомню лежащего в лужекрови и дерьма совсем еще молодого парня, из которого наверняка еще можно было слепить сознательного и честного воина. Но тут ничего не попишешь. Великому делу, которым мы все занимаемся, нужны как орденоносные герои, так и враги, униженные и втоптанные в грязь. A la guerre comme a la guerre.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});