Бенда лежит, глядя в потолок, пока огонь, мигнув, не гаснет. Постепенно темнота в комнате сливается с тьмой внутри, и Бенда соскальзывает в забытье, в сон без видений, в тревожное временное небытие.
* * *
Везде горят, очищая воздух, костры, дым иногда застилает сарай, щиплет глаза. Из улиц вокруг площади слышны крики, визгливый лай, жалобное мяуканье: жители истребляют кошек и собак. Почти нестерпимо пахнет чесноком. Ветер приносит запах можжевельника. Столпившиеся вокруг плачут, потому что Бенда молчит.
– Если умеешь, убей их... быстро, – просит старейшина. – У меня там... внучка. Три года.
Бенда поворачивается к строению.
* * *
Когда Бенда приходит в себя, рядом сидит Мама Ло. Глаза у сердобольной толстухи красные, лоснящиеся щеки мокры, она тихо всхлипывает, утирая глаза то рукавом, то передником.
Бенда долго смотрит на нее, как будто не узнавая. Затем, с трудом шевеля высохшими губами, спрашивает:
– Почему?..
Мама Ло хватает со стола стакан и сует Бенде:
– Выпей, бедняжечка. Горе-то... А почему – что говорить? Господь дал, Господь взял...
Бенда пытается сесть, и трактирщица бросается помогать, поднимает подушку, подкладывая ее под спину Бенде.
– И кто?
– Ну кто, кто, кому это надо? Бандиты какие-нибудь, воры, грабители, мало ли лихого люда вокруг... – говоря это, Мама Ло смущается, потому что она хоть и не знает, но очень подозревает, кто тут поработал. Недаром ведь Кривой так смотрел вчера на дом булочника. Что же сосед такого сделал, что сказал, если мирный, в общем-то, Аласт...
– Вы знаете.
– Да откуда же, откуда же? – мечется трактирщица, однако не выдерживает и, заливаясь слезами, рассказывает. Не все, а то, что видела вчера. Не то, что Кривой ее давний приятель, не то, что она сбывает краденное им и его бандой. А как вошел он вчера, хлопнул дверью так, что дом задрожал, и посмотрел на нее так, что сердце ухнуло в пятки, предчувствуя беду, да там и осталось и до сих пор все еще там, и разрывается от жалости к сиротинушке...
– Эй, мамаша! – раздается снизу зычный голос.
Толстуха становится бледнее своего передника.
– Это он!
– Он?
Мама Ло подхватила юбки и со всей скоростью, на которую была способна, кинулась в зал.
Кривой стоял, облокотясь на стойку.
– Где колдун? Наверху?
Толстуха всплеснула руками:
– Аласт, ты чего? Креста на тебе нет, ты чего, пожалей мальчика!
Бандит отлепился от стойки, чтобы двинуться к лестнице.
– Ты што, старуха, не бу же ж я его резать. Тока погрим. Пива пока принесь, туда, в угол.
Из угла помахал Юлий. Он сидел за столбом, чтобы его не было видно с лестницы, и мелко дрожал в предвкушении. Мама Ло подошла к нему. Мальчик спросил тихо:
– Вы сказали колдуну, что это Кривой?
– Я? Да ни в жисть! – забожилась трактирщица.
Юлий вздохнул с удовлетворением.
* * *
Кривой постучался, хотя дверь была приоткрыта. Никто не ответил. Кривой толкнул дверь и вошел, выкатив грудь.
Бенда стоит, держась за стол, и не отрываясь смотрит на вошедшего.
Кривой плотно закрывает за собой дверь, поворачивается к Бенде.
– Слыша, што вы, господин колдун, всякие болезни лечите, э? Даж странные, э? Хе-хе. Дак я по этому поводу. А? Подлечиться бы мне. Господин колдун!
Бенда смотрит.
* * *
Огонь поднялся не сразу. Дым проник сквозь широкие щели между досками, и крики усилились. Заплакали дети, их плач подхватили женщины в сарае и на площади. В спину по-прежнему тыкались острия пик. Толпа волновалась.
– Солдаты постараются сдержать людей, а ты потом беги скорее в ту улицу и прячься в порту. Тебя закидают камнями, – шепчет старейшина.
Бенда не слышит.
* * *
– Штой-то ты молчаливый какой, э? – Кривой встал перед Бендой, набычившись, уперев руки в бока. – Чего, лечить бум? Э, грить умешь, голуба? – Бандит тоже внимательно рассматривает бледное строгое лицо Бенды. – Слышь? Колдануть можь? Болезня у мине, слышь, э?
* * *
Налетел ветер, раздул пламя. В толпе завыли. Между досками высунулась маленькая ручка, потянулась наружу. «Мама, мама!» – звали дети.
* * *
Бенда молчит.
Кривой начинает сердиться. Хмуря светлые брови, он шарит по поясу, но, сдержавшись, убирает руки от ножа, скрытого полой голубого кафтана.
– Слышь, колдун? Я же ж к те лечиться прише. Заплачу хорошо, не сомневайся, но ежли што, так и это, ножом по горлу. Ты мине гордость не строй, слышь? Э, глухой, што ль? Я сказа – болезня у мине, хрен кривой, поэл? Ты на морду мою не глядь с презреньем, а сюды глядь! – Кривой приспустил штаны, обнажив возбужденный корень жизни. – Вишь? Дак штоб прямой бы! А? Сдела, голуба, а за мной дело не станет...
Бенда с усилием опускает взгляд и долго смотрит на чресла бандита, так долго, что Кривой, помявшись, натягивает штаны обратно.
– Ну? Долго молчать бум? – угрожающе произносит он.
Бенда переводит взгляд обратно на напряженное лицо бандита.
– Дак што? – Неуловимое движение – и в руке Кривого оказывается нож. – Э?
Бенда сглатывает, разлепляет губы:
– У вас все в порядке, лечить нечего.
– Э? Ты што, колдун, глухой, што ль? Кривой, я грю, хрен!
– Отклонения в пределах нормы, никаких нарушений.
– Дак как же ж, когда кривой! – Бандит взбешен. – Колдуй, гад! А не то...
* * *
Огонь охватил сарай. Черный дым валит в небо, языки пламени вздымаются выше домов. Толпа медленно отступает, некоторые женщины, наоборот, пытаются прорваться сквозь строй солдат. Горящее дерево трещит, пепел летит во все стороны. С грохотом, подняв тучу искр, проваливается крыша. В огне кричат, бьются, рвутся люди. Стены падают – все звуки, кроме рева огня, исчезают.
* * *
Воздух вокруг Бенды густеет, между кончиками пальцев вспыхивают синие искры, по комнате разливается жар, простыня на кровати начинает тлеть. Однако бандит, не чувствуя опасности, ревет:
– Презирашь, колдун? Да я тя по стене размажу! Кишки на буркалы намотаю! – и бросается на Бенду. Во второй руке появляется второй нож.
Свист воздуха; падает, откинутый ногой, табурет – но лезвие со звоном входит в дерево стола. А Бенда, развернувшись, прыгает в окно.
– Не уйдешь, гад, три кинжала те в задницу! – орет Кривой, бросаясь к окну, перехватывая нож за рукоять и приготовившись к броску. Но, перегнувшись через подоконник, он видит, что улица пуста. Смотрит направо, налево – нигде колдуна нет. Город еще не проснулся, только около площади бредет вечная торговка рыбой. Кривой смотрит вверх – и там никого нет, лишь медленно поднимающееся над крышами солнце рассылает свет и тепло равно убийце и убитому, живому и мертвому, бандиту и
колдуну. – Тока попадись мне – прирежу! – кричит Кривой, грозя кулаком в небо.
* * *
Бенда стоит, покачиваясь. Огонь догорает, ветер прибивает последние языки пламени, поднимая в воздух черный пепел. Площадь замирает в молчании. Глаза выплаканы, горло охрипло от проклятий и молитв. Обугленный столб стоит посреди пепелища. Порыв ветра – столб со скрипом наклоняется и падает.
* * *
– Убью, убью! – твердит Кривой, мерно двигая задом. Привязанный к сундуку Юлий, закусив губу, тихо плачет.
* * *
Камень, чиркнув об острие пики, прилетел и ударил в плечо. Второй ударил в затылок. Бенда падает. Мгновение тишины...
С хрустом и шелестом разбрызгивая золу и пепел, над пепелищем встают люди. Растерянные дети и взрослые на четвереньках выбираются из-под углей, у них черные, вымазанные сажей лица. Но под грязью они розовые, свежие и здоровые как никогда.
Толпа ломает строй солдат, не слушая истошных криков старейшины:
– Подождите, подождите, куда же вы, пусть всех сначала осмотрит лекарь! Стойте, вы же можете заразиться! Остановитесь, я приказываю!
Обезумевшая от чуда толпа захлестывает пепелище.
Глава шестнадцатая
– А мое золото! Там осталось мое золото! – закричала уносимая бодрой рысью Алиция.
Словно в ответ на ее слова, из пещеры в коридор влилась струйка расплавленного желтого металла. Она проползла немного, шипя и исходя паром, и застыла. Сверху плеснулась целая волна золота.
– Не желаете? – предложил девушке Канерва, кивая назад.
Алиция оглянулась, пытаясь поверх его прыгающего плеча разглядеть, что делается в оставленном ими проходе.
– Ничего не вижу!
Лорд Мельсон придержал лошадь, повернул, чтобы девушка могла насладиться зрелищем. Но Алиция, разглядев догоняющую их волну раскаленных жидких денег, завизжала:
– Что вы встали, скачите!