Читать интересную книгу Убить Бенду - Лев Жаков

Юлий оттащил доску с хлебом в угол, на обратной дороге встал около окна и долго смотрел на дом напротив. Лавка не пустовала: покупатели входили и выходили с корзинами и свертками или просто с хлебом, булками, калачами в руках.

– А что тогда народ за кренделями так и валит сегодня? – спросил Юлий у Мамы Ло.

– Ах, ты про это! – Толстуха вытерла руки о передник и присела на край табурета. – Радость у соседа – сын вернулся. Говорят, где тока не побывал! Вот люди и бегут заморские басни послушать.

– А вы что же?

– Куда мне, у меня столько посетителей! К тому ж Бенды все равно счас нет – булки разносит. А потом в церкву отправится, с отцом Августином беседовать. Ужо третий день так: до обеда с лотком ходит, потом туда, а дома только вечером появляется, ну и засиживаются они, понятное дело, затемно. Соседи заходят, мож, и я седни заскочу вечерком, послушаю. Хотя вроде он неохотно рассказывает. Ну да мне что, мое дело маленькое – посидеть, послушать, а что расскажут, то расскажут, ихнее дело хозяйское... Ты где? Убег, паскуда!

* * *

Под ноги кинулась, сверкая на солнце пятками, крыса. Юлий подпрыгнул от неожиданности и сплюнул ей на след. Это была наглая толстая «чертова» крыса, таких много развелось окрест площади, а раньше они только в церквях да монастырях жили. От обычных отличались белыми лапками и огромной скоростью: была тут – и вот уже на другом краю рынка, только светлое пятно мелькнуло по булыжнику. Из-за того и наглели, что никто, ни люди, ни кошки, не мог за ними угнаться, из-за того и прозвали их чертовыми – божья тварь так не бегает.

– Я тебе! – погрозил нищий крысе. Он шнырял в толпе на рыночной площади, выскакивая то у одного ряда, то у другого, беглым, но цепким взглядом осматривая торговцев и выставленный товар, подмечая все: сколько, почем, кто у кого взял, как долго торговался, которой свежести осетрина и какая доля гнилых яблок в корзине у каждой старухи. На нищего обращали мало внимания. Иногда кто-то кидал ему монетку или горбушку хлеба, иногда Юлий брал деньги сам, не затрудняя извещать владельцев кошелька или кармана. Когда приспичивало перекусить, брал и еду, тащил с прилавков булки или яблоки, сыр или колбасу, мог и луковицу стянуть, после чего схрупать на ходу: желудок нищего был неприхотлив. Вот и сейчас, когда дородный хозяин двух корзин подсохших зимних яблок отвернулся, мальчик протянул руку и схватил один плод.

Как только пальцы его коснулись сморщенной, покрытой коричневыми пятнами шкурки, яблоко взорвалось клекотаньем и перьями, и из ладони рванулся вверх голубь, громко хлопая крыльями. Юлий вздрогнул, забыв отдернуть руку. Треклятая шутиха! Опять шалит на рынке!

Не то плохо, что яблоко из-под пальцев исчезло – кругом хватает этого добра! Плохо, что толстый, обрюзгший торговец, спрятавший потную мясистую харю в тень навеса и жадными глазами пожиравший поблескивающие на солнце струи воды в фонтане, – повернулся, привлеченный звуком, и успел схватить крупной короткопалой пятерней руку воришки.

– А платить? Где яблочко? Гони монету, последыш!

Юлий завертелся юлой, пытаясь вырваться, заверещал:

– Дядя, пусти, ты чего, я от тебя обманку шутейную отгонял! Крылья хлопали – слышал? Енто твое яблоко и упорхнуло!

Толстяк не отпускал, буравя нищего подозрительным взглядом маленьких глаз:

– А чегой это ты ко мне такой добрый, что шутиху гонял? Небось сам и навел на меня, э?

Но толпа его не поддержала:

– Ты че, отец, где ж это видано, чтоб шутейная обманка людев слушалась?!

– Сам небось и подсунул вместо яблока шутиху, чтоб потом обсчитывать! Вон рыло-то наел, короед проклятый!

– Мальчонку-то пусти, ирод...

– Гнилые яблоки продает втридорога, а еще и ребенка поймал! С нищего деньгу требует! Нынче как стражу-то позовем, так сразу поглядим, кто тут кого обманывает!

Торговец не выдержал народного укора, всплеснул толстыми руками:

– Где, где гнилые-то ты углядел, старик, совсем ослеп? А ты, старуха, чужой товар не хай, за своим послеживай в оба. Знаем мы, когда твоя зелень с грядки сорвана! Иди, мать, своей дорогой, не мути покупателей, чтоб я кого шутихой обманывал, как и не человек будто вовсе. Чтоб отсох язык, повернувшийся сказать такую богопротивную мерзость!

Мальчишка, конечно, тут же утек в толпу, оставив кипящую злобой свару далеко за спиной. Он сделал козу вслед улетевшей шутихе: «Смотри! Всех голубей повыведу, а до тебя доберусь!» И через десять минут забыл об обманке. Обойдя весь рынок, он пересек площадь в обратном направлении, скользнул в черный проход за тюрьмой и через пару минут уже стучался в двери большого красного дома на углу.

– Чегось надо? – выглянула из окна второго этажа старуха-служанка. Над ее чепцом в черном проеме висели простыня и две длинные льняные рубашки.

– Господин капитан дома? – крикнул Юлий, ладонью прикрывая глаза от стоящего в зените солнца.

– А то, – ворчливо ответила служанка. – Тя ждут, что ль?

– Еще как!

– Вот так напустишь в дом нищих, а потом не знаешь, как выгнать, – ворчала служанка, отпирая. – Грязь-то с ног отряхни, бродяга!

– Ничего, затрешь. – Юлий взбежал по лестнице на площадку, где уже стоял капитан стражи, краснолицый толстяк с пышными усами.

– Ах ты наглец! – Служанка погрозила вслед нищему кулаком. – Да будь моя воля, ты бы б у меня с лестницы скатился! Я б тя палкой!

– Ну, что ты домой приперся? – недовольно спросил толстяк, запахнув стеганый халат.

– Господин капитан, кажется, искал дом для зятя рядом с рынком? Совсем недалеко от площади, чтобы он мог помогать вам в дежурстве?

– Тс-с! – Толстяк прижал к губам похожий на кровяную колбаску палец и, перегнувшись через перила, посмотрел вниз. Затем поманил мальчика в комнату, прикрыл за ним дверь. – Говори, я слушаю...

* * *

После обеда из проулка рядом с тюрьмой, где горожане старались не хаживать, если они были обременены семьей или деньгами, вышел юноша, по виду подмастерье ювелира. Он пригладил встрепанные волосы, почесал нос – и двинулся по улице. Дойдя до дома булочника, постоял у дверей, прислушиваясь, затем решительно взялся за кольцо.

В лавке было тихо, под потолком сонно кружили три мухи. У прилавка две женщины перекладывали хлеб в свои корзины, им помогал сам булочник. Юлий подошел к нему, чувствуя в низу живота предательскую слабость. Расправив плечи, что было непривычно и очень неприятно, он остановился перед прилавком.

– Чего желаете, молодой человек? – обратился к нему хозяин. – Мы живем на той стороне площади, за старым замком, – произнес мальчик. Голос немного дрожал. – Тетушка берет у вас пироги, так матушке с мясом очень понравились. Сами мы обычно у Петра Говоруна берем, сюда ходить далеко, а вот завтра приезжает к нам в гости мой дядя, другой, по отцовской линии, так он большой любитель хорошего мясного пирога. Тетушка присоветовала матушке заказать у вас, так если бы вы взялись испечь к дядюшкиному приезду большой сочный пирог... – Юлий почувствовал, что краснеет, и замолчал.

Булочник выслушал многословное вранье совершенно спокойно.

– Куда отнести пирог, к которому часу?

– Нет-нет, дядя сам зайдет! – воскликнул Юлий, но тут же, сделав над собой усилие, заговорил тише: – Он завтра гуляет, так сам и зайдет, все равно город давно не видел, да и вдруг ему не понравится, чего же брать, а так он сам сразу и посмотрит и возьмет, если захочет...

– Так на кого оставлять?

– Запишите: «Кривой Палец», – оживился Юлий. По спине под плотной льняной курткой стекали струйки пота.

Булочник, обслюнявивший огрызок грифеля и занесший его над бумагой, остановился.

– Кривой Палец? – повторил он, морща лоб. – Это не...

– Нет-нет-нет! – Мальчик замахал руками. – Что вы! Мой дядя капитан, солидный мужчина! Да вы его сразу узнаете, он уже лысоватый, невысокий, с таким животом, в голубом кафтане, желтой сорочке и с красным платком на шее или на голове, как уж повяжет.

– Его капитаном и называть?

– Не, не надо, просто говорите «господин Кривой Палец», ему будет приятно, что его знают. Где-то после обеда, пожалуй.

Юлий выскочил, за дверью сорвал куртку с плеч и побежал, размазывая по лицу пот. Заскочил в переулок, содрал рубашку, штаны, спрятал, свернув, в тайник под стеной, облачился в лохмотья. Сразу стало легче дышать. Насвистывая, он двинулся на площадь, где занялся обычными делами: попрошайничеством, вымогательством, воровством, подсматриванием и наушничеством. Дважды до вечера был бит и трижды проклят, а уж обруган бессчетное количество раз, как, впрочем, происходило ежедневно.

Вечером мальчик вновь посетил монастырь. Лицо его горело.

Старик Лиас сидел, как обычно, на колченогом табурете перед столом, заваленным свитками. Держа перо между пальцами, монах читал неровно обрезанный пергамент в осьмушку листа, с двух сторон покрытый мелким ровным почерком.