– Не знаю, – говорю я, принимая игру. – Я никаких голосов не слушаю.
– Правильно, товарищ Барская. Я тоже не слушаю. Ни один порядочный человек их не слушает. Но газеты-то наши вы, вероятно, читаете?
– Ваши газеты? – говорю я. – Ну что вы!
– Товарищ Барская, – наставительно поправляет, Антон. – Не ваши газеты, а наши, советские. Вы их, конечно, читаете, и вы знаете, что в нашей прессе неоднократно давалась прямая и принципиальная оценка клеветнической деятельности этого непрошеного радетеля за так называемые права человека. Наши ведущие ученые, деятели литературы и искусства гневно осудили поведение этого поджигателя войны и отщепенца. Я надеюсь, вы разделяете подобную оценку?
– Совершенно не разделяю.
– Старуха, – строго взывает Антон. – Ты сейчас говоришь не со мной, а с председателем комиссии, полковником в отставке Хряпушкиным. И должна отвечать так. – Преображается и говорит тоненьким голоском, изображая товарища Барскую: – Я, товарищи, так называемого Сахарова как ученого не знаю, хотя и думаю, что это очень плохой ученый. Но что касается его ненаучной деятельности, то я вместе со всем советским народом ее решительно осуждаю. Я думаю, причина падения Сахарова в его болезненном самомнении и в сионистском окружении. Я слышала, что у него жена сионистка, зять сионист и что за свою подрывную деятельность он получает джинсы, дубленки и много валюты от сионистских организаций Америки и Израиля. Хорошо, товарищ Барская, – перебил сам себя Антон, – Вы отвечаете правильно, как настоящий советский человек. Но когда вы окажетесь в Англии, вы должны помнить, что там вас могут подстерегать различные провокации. Помня, что вы советский человек, помня о своем настоящем отношении к этому бывшему ученому и отщепенцу, вы должны проявлять сдержанность, и поэтому, если вам будут заданы подобные вопросы, следует отвечать уклончиво. Я, мол, простой обыкновенный человек, политикой не интересуюсь, но как женщина я думаю, что Сахаров человек немолодой и нездоровый, ему надо отдохнуть, его не надо трогать. А если спросят, в каких условиях находится Сахаров, надо сказать, что вы точно не знаете, но вам известно, что Горький – это крупный культурный и научный центр, там есть много научно-исследовательских институтов, библиотек, театров, и семья Сахаровых, состоящая из двух человек, имеет там прекрасную благоустроенную четырехкомнатную квартиру.
– Антон, – говорю я, – неужели ты думаешь, что весь этот бред я смогу произнести?
– Ты должна это сделать, – говорит он серьезно. – Если ты так отвечать не можешь, то нечего туда и ходить. Но ты возьми себя в руки. Ты пойми, люди, которые будут сидеть перед тобой, – подонки и маразматики. Они хотят, чтобы их обманывали, и ты их обмани. Зато потом, когда прилетишь в Лондон и вылезешь в аэропорту Хитроу, сразу смотри, где стоит их лягавый или, по ихнему, бобби. Эти бобики ходят в таких идиотских черных шапках вроде перевернутых чугунков со звездой. Как такого увидишь, сразу – к нему, и на своем чистом английском языке скажи: «Господин бобик, их бин пур совьет фрау, их бин лукинг фор политикал эсайлем» [19].
Давясь от смеха, я спрашиваю, кто его научил столь великолепной фразе.
– Для себя готовил, – отвечает он, скромно потупившись.
Жизнь после жизни
– Я зашел вам сообщить, что у вас все в порядке. – Профессор Финкенцеллер сидел передо мной, сцепив на колене пальцы. Пальцы у него тонкие, бледные, поросшие темными закрученными волосками. – Вы поедете домой. Потом, если захотите, отдохнете в реабилитационном санатории, там вам будет очень хорошо, а потом… Что потом? Потом нормальный образ жизни. Самое главное не набирать вес. Избыточный вес – это наш главный убийца. Знаете, у нас говорят: обжора роет себе могилу зубами. Курить – ни в коем случае. Если будете курить, я вам гарантирую, что все ваши проблемы вернутся через полгода. Поэтому я вас очень прошу, я вас умоляю, никакого никотина. Никотин – это пакость, никотин – это… – Он отвернулся в сторону. – Никотин – это тьфу, тьфу, тьфу, – изобразил он плевки, словно выпуливаемые из пулемета. – Вот что такое никотин. Никакого никотина.
– И никакого алкоголя, – воспользовалась случаем и вставила свое моя жена.
– Алкоголь можно, – сказал Финкенцеллер.
– Очень немного, – уточнила жена.
– Алкоголь можно, – повторил профессор.
– Чуточку-чуточку, – сказала жена.
– Алкоголь можно.
– Самую капельку.
– Алкоголь можно.
– А путешествовать? – спросил я.
– Никаких ограничений. Пройдете курс реабилитации и – куда угодно, хоть в Австралию. Или к вам в Россию. У вас там такие интересные дела. Увидите Михаила Горбачева, передайте ему от меня привет. Я и моя жена очень большие его поклонники. Кстати сказать, когда у него будут какие-нибудь такие проблемы, дайте ему мою визитную карточку. Я за свою работу с него ничего не возьму.
Профессор ушел, а я стал переодеваться в вещи, привезенные из дому женой. Швестер Моника стояла рядом. Мне надо было снять пижамные штаны и надеть нормальные цивильные брюки. И хотя на мне были еще трусы, я вдруг смутился и выжидающе посмотрел на швестер. Она перехватила мой взгляд, тоже смутилась и вышла.
– Мне кажется, эта Моника к тебе неравнодушна, – плох о скрывая ревность, сказала мо
– Естественно, – сказал я. – После того как она увидела меня таким, какой я есть, остаться равнодушной… нет, это никак невозможно.
Никогда в жизни не думал, что процесс переодевания может приносить человеку столько радости. Как приятно вместо пижамы и тапочек надеть нормальные штаны, рубашку, пиджак, ботинки и выйти на улицу к живым людям, среди которых быть не больным, а прохожим. Тут я подумал и стал вспоминать, сколько у меня было всяких попутных званий, приложимых к моему имени: новорожденный, ребенок, мальчик, школьник, эвакуированный, пастух, сторож, пассажир, ремесленник, столяр, молодой человек, мужчина, водитель, допризывник, новобранец, солдат, рядовой, часовой, караульный, дневальный, арестованный, демобилизованный, инструктор, путевой рабочий, плотник, студент, прогульщик, редактор, поэт, прозаик, писатель, диссидент, подозреваемый, обвиняемый, эмигрант, иностранец, бесподданный, реабилитированный, и еще, если посчитать, по крайней мере, десятка два званий можно припомнить.
Швестер Луиза выскочила из своей стеклянной дежурки, обняла меня, поцеловала и сказала:
– Возвращайтесь! Возвращайтесь, мы вам будем очень рады.
– Спасибо, швестер, но я бы предпочел встречаться с вами где-нибудь в другом месте. Только не здесь.
– Конечно, – сказала швестер. – Лучше не здесь, но все-таки. У наших больных часто бывают разные осложнения, и они возвращаются.