Менее выраженная разновидность так и не преодоленного процесса тяготения к Востоку прослеживается на южной периферии России, которая вошла в состав Российского государства в XVIII–XIX веках. Среди этих регионов особо выделяются территории расселения казахов, народов бывшего Туркестанского края и восточной оконечности Кавказа.
Своеобразие этой разновидности тяготения заключается в том, что значительную роль в нем играет фактор единства веры, мусульманской религии и уже затем этнокультурная близость. Тот же фактор веры когда-то предопределял в этой зоне острых межконфессиональных противоречий и не менее устойчивую прорусскую ориентацию христианских народов (армян, грузин, осетин и др.).
Сближение этих регионов с Россией во всех отношениях было более тесным, чем в первом случае, ибо им она в свое время предоставила более сильную социально-экономическую и государственно-политическую перспективу развития, чем могло это сделать претендовавшее на них сопредельно расположенное зарубежье.
На важность социально-экономических и государственно-политических перспектив развития для определения государственных предпочтений окраинных народов обращал внимание и А. Ф. Керенский в мемуарных записях о годах своего детства, проведенных в Туркестанском крае: «…На Западе широко принято считать, что в своем стремлении русифицировать мусульманское население Россия уничтожила ранее сложившуюся великую цивилизацию Центральной Азии. Я своими глазами наблюдал результаты русского правления в Туркестане и считаю, что они делают честь России. Строительство железных дорог, открытие банков и промышленных предприятий, развитие хлопководства и других отраслей сельского хозяйства, возведение ирригационных сооружений, все это, несомненно, произвело благоприятное впечатление на мусульманское население. Туркестан… за 30 лет русского господства вступил на путь возрождения и процветания».
Несмотря на сохранившееся тяготение к Востоку, более тесная геополитическая и цивилизационная взаимосвязанность этих регионов с Россией очевидна, но устойчивой общегражданской интегрированности как до 1917 года, так и впоследствии здесь все-таки не произошло.
Интегрированность отчасти существовала и в других универсалистских объединениях Запада и Востока. Но только в российских пределах она происходила как государственно-политическая. Эта тенденция, по словам В. И Вернадского, имела континентальный размах и привела не только к образованию не имеющего аналогов типа государства на широкой полиэтнонациональной основе, но и к складыванию самостоятельного типа цивилизации. Подобного рода образованиям ученый дал название «государство-континент».
О существовании в имперских границах России еще задолго до 1917 года полиэтнонационального общегражданского сообщества свидетельствует наличие у большинства народов России двойного самосознания: этнонационального и общероссийского. Двойное самосознание существует и у русских.
Формирование двойного самосознания у народов Российского государства явилось результатом совпадения геополитических интересов входивших в ее состав народов. Чаще всего в полной мере эта общность на массовом уровне осознавалась в качестве «единой и неделимой» во время проявления внешних или внутренних экстремальных обстоятельств.
Насильственные связи, присущие в прошлом почти всем полиэтнонациональным образованиям в системе российских государственных отношений, вовсе не преобладали. Там, где они все-таки устанавливались на начальных стадиях контакта, со временем такие связи заменялись, как правило, общегражданскими. Формирование общегражданских связей насильственно присоединенных народов с остальной Россией происходило эволюционным путем уже после попадания инонациональных сообществ в сферу действия государственного поля России.
Изменения общественных настроений шли в значительной степени естественным путем в процессе осознания народами преимуществ от единения с Россией. На рубеже XX века этот процесс обрел еще больший размах, но своего завершения так и не получил. Не удалось достигнуть компромисса, как показывает современный конфликт в Чечне, и поныне.
Всем империям, кроме России, было присуще понятие о «господствующей нации», имевшей социально-политические привилегии за счет покоренных народов. В России этот важнейший имперский признак отсутствовал. Официальное переименование России в «империю» в 1721 году при Петре I было продиктовано скорее всего подражанием западноевропейским стандартам и не отражало ее особенностей.
Более того, в большинстве стран мира и главным образом Западной Европы процессы консолидации этносов в нации и государственно-политического их объединения происходили как бы синхронно или были близки к совпадению. В России государственно-политическая консолидация значительно опережала этнонациональную. Это наблюдалось и у русских, и у других этнонациональных сообществ.
Полного национального сплочения русского этноса в русскую нацию ни во время его объединения в единое государство в ХIV–XV веках, ни на последующих исторических этапах не наступило, и процесс сплочения продолжается до сих пор. Отчасти это объясняется огромными масштабами российской территории. Впрочем, подобная ситуация не является совершенно оригинальной и в остальном мире.
В составе русской этнонациональной целостности сохранились и существуют по сей день своеобразные группы (например, поморы, казачество), обладающие специфической культурой и ментальностью. Выражением групповой специфики является устойчивое противопоставление себя даже в родственной среде по дифференцирующему принципу: «мы — они», применимому лишь в идентификации международной.
Иногда эти группы в зависимости от ситуативной настроенности предрасположены отождествлять себя с народом. Известно, что на ранних стадиях этногенеза отождествление с народом происходило на уровне этнической идентификации: этнос (племя, община и т. д.) — народ. На этапе общеэтнической консолидации оно переносится уже в плоскость национальную: нация — народ. Нация сама по себе представляет не что иное, как консолидированный этнос или достаточно сплоченную группу утративших своеобразие этносов. Этническое начало, таким образом, выступает для нации как базисное и исходное.
Однако степень внутреннего единства при этом бывает различна. У многих народов Западной Европы, раньше других прошедших через этап общеэтнической консолидации и подвергавшихся при этом сильной государственно-политической унификации (англичан, французов и т. д.), этнические начала практически полностью трансформировались в национальные и выражены слабо.
В России сложились исторически иные государственно-политические реалии, при которых самобытность различных частей насильственной унификации не подвергалась. Относительная свобода политической организации, обусловленная слабым вмешательством центральной власти во внутренние дела «окраинных народов», всегда практически поощряла этнокультурную самобытность.
Эта ситуация имеет особый исход. Несмотря на то, что на национальном уровне российские этносы всегда устойчиво идентифицировали себя в массе своей только с русским народом, время от времени наблюдались ранее и наблюдаются и сейчас проявления регионального сепаратизма и устремления к автономному обособлению частей от целого.
Дисбаланс этнополитического равновесия наблюдался и наблюдается во многих регионах России. Отсюда в истории ее государственного строительства всегда присутствовала необходимость в дифференцированном применении государственной власти и неоднородность ее структурной организации.
Особенно сильно государственное влияние проявлялось в ряде контактных этнических зон, где в прошлом очень часто возникали экстремальные ситуации. В этих условиях отечество воспринималось и ощущалось по-особому, а выживаемость самого населения была возможна только при государственной поддержке. К таким зонам относятся, главным образом, южные, бывшие приграничные территории, и прежде всего казачьи области.
Под влиянием особых обстоятельств казачеству прививался высокий дух патриотизма, любви к Родине, стремление служить ей «не за страх, а за совесть» и укреплять ее державную мощь. Очевидно, этим объясняются и порывы казачества «спасать Россию», проявлявшиеся в разные драматические периоды ее истории, и приверженность идее «единства и неделимости» пространства империи в годы революционного излома, и неприятие казачеством «интернационализма» даже в те времена, когда эта идея находила поддержку и в центре страны, и на инонациональной периферии.
Вероятно, это обстоятельство склоняло большевистских лидеров рассматривать все российское казачество как «исконное орудие русского империализма». На самом деле в этом типичном для той поры словосочетании и была заключена наблюдавшаяся в действительности устойчивая привязанность казаков к традиционным государственным устоям. Так что этот своеобразный консерватизм российского казачества имел не только сословно-классовую подоплеку, но и этнопсихологическую.