ключ, так что не могу винить его в том, что он был осторожен.
Наблюдая за траекторией падающего ключа, я чувствую, как мои варианты исчезают один за другим.
– Миякэ-сан, что ты планировал? – спрашивает Наномура.
Этот разговор похож на разбор уже состоявшегося матча по сёги или го.
– Я хотел выманить врача наружу. Собирался толкнуть его под машину.
Я не знаю, слышал ли Наномура о Толкателе или нет. Но он пожимает плечами, и на его лице появляется выражение, похожее на сочувствие.
– Даже если б он вышел, то не отправился бы на встречу в одиночку.
Он прав; врач чрезвычайно осторожен, и у него было бы несколько телохранителей. Но я готов поспорить, что Толкатель все равно бы выполнил свою работу. Однако на данный момент это уже не имеет значения.
– Никто не может оставаться на вершине вечно. Он не всегда сможет нанять себе телохранителей. – Я надеюсь, что доктор слышит меня через микрофон. – Однажды он останется совсем один, и ему придется самому решать свои проблемы.
Наномура смотрит на меня с жалостью.
– Это произойдет не раньше, чем лет через пять или больше.
– Может быть, я мог бы попробовать еще раз через пять лет, – говорю я со смехом. – Как насчет этого?
– Мне жаль, Миякэ-сан.
Пистолет направлен в мою сторону.
Ему не о чем сожалеть. Я думаю обо всех ужасных вещах, которые совершил.
Слова, которые я сказал школьникам, проносятся у меня в голове. «Это несправедливо». Мысль о том, что я должен прожить долгую, счастливую жизнь в мире и комфорте после того, как оборвал жизни стольких людей, очевидно несправедлива. Все, что я делал, наконец вернулось ко мне.
* * *
Врач следует за мной, но сейчас в нем, кажется, меньше той механической холодности, которую я заметил при нашей первой встрече. Сейчас он почему-то выглядит старше. Может быть, потому что в своем кабинете он был одет в белый медицинский халат.
Врач что-то тихо говорит, как будто сам себе. Я пытаюсь разобрать его слова.
– Совсем один, я совсем один, – печально бормочет он о том, что ему пришлось выйти на улицу одному.
– О чем вы говорите? – спрашиваю я.
– Просто смотрите прямо перед собой и продолжайте двигаться, – отвечает он.
Что с ним происходит? Как будто его кто-то преследует… Может быть, у него паранойя? Или что-то еще?
В конце коридора находится папина квартира. Дверь, перед которой мы стоим, внезапно кажется мне очень большой.
Я представляю себе огромный щит древнего воина, преграждающий путь.
Внутри скрыта тайна моего отца?
– Откройте ее, пожалуйста, – настаивает доктор.
Я достаю ключ из кармана, но мои пальцы не слушаются меня, и я роняю его на пол. Не нарочно. Я думал, что достаточно спокоен, но мои руки и ноги дрожат. Я поспешно наклоняюсь, чтобы поднять его, но он снова выскальзывает.
– М-м-м, прошу прощения… – Кое-что приходит мне в голову. – Вы знаете что-нибудь о том, как умер мой отец?
– Нет. – Лицо врача лишено какого-либо выражения.
– Я не верю в то, что он покончил с собой.
Он пристально смотрит на меня. Как будто заглядывает в самую душу.
– Почему нет?
– Это на него не похоже.
По лицу врача пробегает какая-то тень. Я не могу сказать, намек это на улыбку или презрительная гримаса. Но ясно одно – этот человек ненавидит моего отца.
– Как много вы надеетесь узнать о своем отце?
– Что вы под этим подразумеваете?
Он не отвечает.
– Итак, вы знаете, как он умер? – Я собираюсь спросить, было ли у папы какое-нибудь сообщение для нас с мамой, и понимаю, что это то, что я на самом деле очень хочу знать. За десять лет, прошедших с тех пор, как папа ушел из жизни, я искал все, что он мог бы оставить для нас.
– Ваш отец, – говорит врач; его лицо бесстрастно, как маска театра но, – боялся.
– Боялся?
– Он боялся смерти. – Он коротко выдыхает через нос, и теперь я точно могу сказать, что это жест презрения.
– А-а, вот как, – говорю я. Теперь я понимаю, что не могу верить ни единому его слову. – Пожалуйста, не лгите мне.
– Смерть пугает. Со смертью все исчезает. Ваш отец не был исключением.
– Нет, вы ошибаетесь. – Это я знаю наверняка. – Была одна вещь, которой папа боялся больше всего на свете.
– Чего именно?
– Моей мамы.
Я натянуто улыбаюсь, но в то же время чувствую, как на глаза у меня наворачиваются слезы.
* * *
Я поднимаю руки вверх и говорю Наномуре:
– Тебе не нужно в меня стрелять. Я сам выйду из игры. Я спрыгну. Тогда все будет кончено.
По краю крыши идет ограждение из сетки, но в одном месте она порвана. Там я могу перелезть через небольшой бордюр.
– Если я умру, с этим будет покончено. Тебе необязательно убивать меня, Наномура-сан, – говоря это, я уже направляюсь к краю. – Сказать по правде, я чувствую себя виноватым. То, что я натворил, не может быть прощено. Я забрал жизни слишком многих людей. Моя смерть даже близко не восполнит этого.
– Тогда и со мной то же самое, я ничем от тебя не отличаюсь.
– Нет, ты должен жить своей жизнью. – Это нелогично, но мне почему-то кажется, что это правильно. – Когда ты появился передо мной, я сразу понял, что должен сделать. Эй! На этом все закончится, ладно? Дело сделано. – Последние несколько слов я говорю врачу, слушающему наш разговор. – Черт возьми, – вздыхаю я. – Весь мой план превратился в бесполезный кусок теста моти, нарисованный на картинке [39].
– А твой запасной план?
– Тоже.
Я тяну за край сетки, чтобы увеличить разрыв, и выхожу через него на карниз крыши. Больше нет никакой преграды между мной и городом, раскинувшимся внизу. А передо мной – только небо. Бескрайний синий океан, ожидающий меня. Я восхищаюсь этим цветом.
– Ты… – начинает Наномура у меня за спиной. У него больше нет оружия, направленного на меня. Какой же он доверчивый… Я почти улыбаюсь. Хочу спросить: «А что бы ты сделал, если б я попытался что-то предпринять?» Его доверчивость заставляет меня чувствовать, что он лучше меня.
– У тебя есть что-нибудь, что ты хотел бы передать своей семье?
– Моей семье?
– Да. Если ты хочешь что-то сказать, я им передам. – Его лицо серьезно.
Хорошая идея. Несколько мгновений я размышляю.
– Я всегда буду присматривать за тобой, ты не сможешь меня видеть и, возможно, не услышишь мой голос, но я всегда буду рядом с тобой, болея за тебя.
– Я скажу