мистер Хитклиф не любит меня; а он — самый опасный человек и с дьявольским удовольствием губит тех, кого ненавидит, или чинит им вред, если они предоставляют ему для этого хоть малейшую возможность. Я знал, что тебе нельзя будет поддерживать знакомство с двоюродным братом, не вступая в соприкосновение с его отцом: и я знал, что его отец тебя возненавидит из-за меня. Так что ради твоего же блага — ни для чего иного — я принимал все меры, чтобы ты не встретилась снова с Линтоном. Я думал объяснить это тебе, когда ты станешь старше, и жалею, что откладывал так долго.
— Но мистер Хитклиф был очень любезен, папа, — заметила Кэтрин, не вполне удовлетворенная объяснением, — и он не возражает, чтобы мы встречались. Он сказал, что я могу приходить к ним, когда мне захочется, но что я не должна говорить об этом тебе, потому что ты с ним в ссоре и не прощаешь ему женитьбы на тете Изабелле. А ты и в самом деле не прощаешь. Ты один виноват! Он, во всяком случае, согласен, чтобы мы дружили — Линтон и я, — а ты не согласен.
Линтон опять рассмеялся и насмешливо поглядел на Гэртона, который в эту минуту отнюдь не показался мне непонятливым.
Видя, что она не верит его словам о злой натуре его зятя, мой господин бегло обрисовал ей, как Хитклиф повел себя с Изабеллой и каким путем закрепил за собою Грозовой Перевал. Для Эдгара Линтона невыносимо было задерживаться долго на этом предмете, потому что, как ни редко заговаривал он о прошлом, он все еще чувствовал к былому сопернику то же отвращение и ту же ненависть, какие овладели его сердцем после смерти миссис Линтон. «Она, может быть, жила бы до сих пор, если бы не этот человек!» — горестно думал он всегда, и Хитклиф в его глазах был убийцей. Мисс Кэти еще никогда не доводилось сталкиваться с дурными делами, кроме собственных мелких проступков — непослушания, несправедливости или горячности, проистекавших из своенравия и легкомыслия и вызывавших в ней раскаяние в тот же день. Ее поразило, как черна эта душа, способная годами скрывать и вынашивать замысел мести, чтобы потом спокойно, без угрызений совести осуществить его. Впечатление было глубоко; девочку, казалось, так потрясли эти впервые для нее раскрывшиеся свойства человеческой природы — несовместимые со всеми прежними ее представлениями, — что мистер Эдгар счел излишним продолжать разговор. Он только добавил:
— Теперь ты знаешь, дорогая, почему я хочу, чтобы ты избегала его дома и семьи. Вернись к своим прежним занятиям и забавам и не думай больше о тех людях.
Кэтрин поцеловала его и по своему обыкновению часа два спокойно просидела над уроками; потом отправилась с отцом в обход его земель, и день прошел, как всегда. Но вечером, когда она удалилась в свою комнату, а я пришла помочь ей раздеться, я застала ее на коленях возле кровати, плачущую навзрыд.
— Ой, срам какой, глупая девочка! — закричала я. — Ну, вышло раз не по-вашему! Если бы у вас бывали подлинные беды, вы постыдились бы уронить хоть слезинку из-за такого пустяка. Вы не знавали никогда и тени настоящего горя, мисс Кэтрин. Представьте себе на минуту, что мой господин и я умерли и что вы остались одна на свете: что бы вы чувствовали тогда? Сравните теперешний случай с подобным несчастьем и благодарите судьбу за друзей, которые у вас есть, вместо того чтобы мечтать еще о новых.
— Я плачу не о себе, Эллен, — отвечала она, — я о нем. Он надеялся увидеть меня сегодня опять и будет так разочарован: он будет ждать меня, а я не приду!
— Вздор, — сказала я, — не воображаете ли вы, что он так же много думает о вас, как вы о нем? Разве нет у него товарища — Гэртона? На сто человек ни один не стал бы плакать о разлуке с родственником, с которым виделся всего два раза в жизни. Линтон сообразит, в чем дело, и не станет больше тревожиться из-за вас.
— Но нельзя ли мне написать ему записку с объяснением, почему я не могу прийти? — попросила она, поднявшись с полу. — И прислать ему обещанные книги? У него нет таких хороших книг, как у меня, и ему страшно захотелось почитать мои, когда я ему стала рассказывать, какие они интересные. Можно, Эллен?
— Нельзя! Нельзя! — возразила я решительно. — Тогда и он напишет в ответ, и пойдет и пойдет… Нет, мисс Кэтрин, это знакомство надо оборвать раз и навсегда: так желает ваш отец, и я послежу, чтобы так оно и было.
— Но как может маленькая записочка… — начала она снова с жалким видом.
— Довольно! — перебила я. — Никаких маленьких записочек. Ложитесь.
Она метнула на меня сердитый взгляд — такой сердитый, что я сперва не захотела даже поцеловать ее на ночь. Я укрыла ее и затворила дверь в сильном недовольстве; но, раскаявшись, тихонько вернулась, — и что же! Моя барышня стояла у стола с листком чистой бумаги перед собой и с карандашом в руке, который она при моем появлении виновато прикрыла.
— Никто не отнесет вашего письма, Кэтрин, — сказала я, — если вы и напишете. А сейчас я потушу вашу свечку.
Я прибила гасильником пламя, и меня за это пребольно шлепнули по руке и назвали «гадкой злюкой». И тогда я опять ушла от нее, и она в сердцах щелкнула задвижкой. Письмо было написано и отправлено, куда надо, через деревенского парнишку, который разносил от нас молоко; но об этом я узнала много позже. Проходили недели, и Кэти успокоилась, хотя она до странности полюбила забиваться куда-нибудь в уголок; и нередко бывало, если я подойду к ней неожиданно, когда она читает, она вздрогнет и нагнется над книгой, явно желая спрятать ее; и я примечала торчавший краешек листка, заложенного между страниц. А еще она завела привычку рано утром спускаться вниз и слоняться по кухне, точно чего-то поджидая. Она облюбовала себе маленький ящик секретера в библиотеке и теперь рылась в нем часами, а когда уходила, всегда заботливо вынимала из него ключ.
Однажды, когда Кэти разбиралась в своем ящике, я приметила, что вместо мелочей и безделушек, составлявших недавно