Его голос задрожал от волнения.
— Я был ослом, и я знаю, что лишь в общих чертах рассказал об этом. Я прошу прощения. Прости меня, пожалуйста. Войди в мое сердце и сделай меня новым человеком, изнутри наружу, как сказал Карлос. Я вверяю Тебе мою жизнь. Что бы это ни значило, я буду следовать за Тобой отныне и до конца.
Рэнд открыл глаза. Трейси смотрела то на него, то на Карлоса, и в ее глазах стояли слезы счастья. Она улыбалась.
— Аминь, — сказал Карлос.
— Да. Правильно. Аминь. Это-то я и забыл.
Рэнд начал смеяться и плакать одновременно, и остальные тоже.
114
31 год от P. X.
Иерусалим, Верхний город
Последние несколько недель для Каиафы превратились в кошмар. Стали приходить донесения, что Иешуа, рабби из Назарета, видели то там, то тут живым, и не отдельные люди, а целые толпы народа в Галилее. Вести чаще всего приносил Малх, который за прошедшие после Пасхи недели успокоился. Казалось, он стал старше и выше ростом. Когда-то равнодушный слуга, теперь он отправлялся выполнять поручения улыбаясь, а то и напевая на ходу.
Приближался Праздник первого урожая, а Каиафа чувствовал себя развалиной. С Пасхи у него пропал аппетит и началась бессонница. Трудно было на чем-то сосредоточиться. Не раз случалось, что он вступал в разговор и переставал слышать собеседника, а тот продолжал говорить. Мыслями первосвященник уносился куда-то далеко. Уже несколько дней он страдал от сильных болей в груди, таких, что становилось трудно дышать, и Каиафа уже стал опасаться, что на него пало проклятие Божие.
Лежа на ложе в саду под оливковым деревом, он подозвал Малха.
— Я хочу спросить тебя, Малх.
Слуга с готовностью наклонил голову.
— Насчет Галилеянина, — добавил Каиафа, внимательно вглядываясь в лицо слуги.
Малх кивнул, улыбаясь.
— Похоже, ты немало о нем знаешь, — сказал Каиафа и закашлялся.
Когда приступ кашля миновал, он собрался с силами и продолжил:
— Похоже, ты все знаешь о событиях последних недель. Ты стал одним из них?
— Одним из них? — переспросил Малх.
— Последователей Галилеянина.
Малх задумался, но ненадолго.
— Да, — ответил он.
— Ты видел, как его схватили.
— Да.
— Ты видел, как его повесили на кресте деревянном.
— Да.
— Ты знаешь, что он умер и был погребен.
— Да.
— И все-таки ты стал одним из талмидим мертвого рабби?
— Нет, — ответил Малх.
— Нет? Но ты сказал…
— Я не последовал за мертвым рабби. Я видел воскресшего Мессию своими собственными глазами.
У Каиафы пересохло во рту.
— Ты его видел?
Малх кивнул.
— Рассказывай.
Лицо Малха озарила счастливая улыбка.
— Я отправился на гору Фабор с Андроником и Юнием. Там собрались сотни людей по зову Иешуа. Он сидел и говорил с нами, сказал, что вся власть в небесах и на земле вручена Ему и что мы должны передавать Его учение повсюду, чтобы люди всех народов стали Его талмидим.[64]
— Когда это было?
— Две недели назад.
— И ты видел его?.. Ты видел его.
— Вот этими глазами, — ответил Малх, кивая. — Как и другие, их было пять сотен или больше.
— Где он теперь?
— Они сказали — одиннадцать, — что считаные дни прошли с тех пор, как Он вознесся на небеса у них на глазах.
Каиафу снова начал душить кашель, и он скорчился от боли на своем ложе. Когда боль отпустила, Каиафа перевел дух и заговорил:
— Как такое возможно?
— Мы всегда знали: когда придет Машиах, он совершит множество чудес и знамений. Разве можно сделать что-то более великое, чем воскреснуть из мертвых?
— Но его же повесили на кресте деревянном, — сказал Каиафа.
Это не требовало объяснений. Малх, как и он сам, знал слова Закона Моисеева: «Ибо проклят пред Богом всякий повешенный на дереве».
— «Как змия во пустыне, — возразил Малх, — вознесен Он был во исцеление народа его»… и всего мира.
Каиафа откинулся на ложе и закрыл глаза.
— Этого слишком много для меня.
Его хрипящее дыхание несколько раз грозило перейти в кашель, но он старался лежать неподвижно.
— Просто слишком тяжело для меня.
— Нееман едва не отказался от исцеления, ибо с виду это было слишком просто. Возможно, «слишком тяжело» — благословение Господне, — ответил Малх.
Каиафа открыл глаза и посмотрел на него так, будто видел впервые.
— Когда ты стал таким мудрым?
— Я всего лишь слуга, — ответил Малх. — Слуга мудрого господина.
Каиафа бросил на него внимательный взгляд, но в лице Малха не было и намека на насмешку. Интересно, он имеет в виду Каиафу… или кого-то еще? Может, Галилеянина?
— Было бы странно, если б Кохен ха-Гадоль стал последователем деревенского рабби.
— Возможно… но первосвященнику Израиля подобает признать Мессию, Помазанника Божьего.
— Ты…
Каиафу снова начал душить приступ кашля, но он быстро с ним справился.
— Ты хочешь сделать так, чтобы я уверовал?
Улыбка исчезла с лица Малха. Он опустил глаза.
— Я не хочу так сделать. Я думаю, вы уже уверовали, но еще не последовали за Ним.
— Как могу я пойти на такое, Малх? — Вопрос Каиафы прозвучал искренне, почти умоляюще. — Я Кохен ха-Гадоль. Я не могу сделать то, что сделал ты. Для меня это не так просто.
— Может быть. Но кто знает, почему вы стали Кохеном ха-Гадолем в такие времена?
Эта фраза была давно знакома обоим и много для них значила.
Каиафа вдруг вспомнил тунику своего верного слуги, залитую кровью. В ней он вернулся домой, когда схватили Галилеянина. И первосвященник понял, что, рассказывая о событиях того дня, Малх говорил правду. Каиафа тяжело вздохнул.
— Хотелось бы мне поговорить об этом.
«Ведь Малх всего лишь слуга. Мне нужно поговорить с кем-то таким…»