Рой встал.
– Что я углядел, оставлю пока при себе. Разрешите пожелать вам скорого выздоровления.
Эрвин крикнул:
– К черту выздоровление! Оно ни меня, ни вас не тревожит. Лучше скажите, не разочарованы ли? С тем ли уходите, с чем намеревались? Ведь вас интересовало, почему и как погиб Карл Ванин, мой великолепный и недостойный руководитель. Не лицемерьте, именно это и готовились выяснять! И ни слова не проронили о его смерти. Исчезаете, так и не узнав ничего важного об аварии в нашей лаборатории.
Рой обернулся.
– Я вернусь, Эрвин Кузьменко. И тогда поговорим и об аварии в лаборатории, и о гибели вашего руководителя.
Эрвин, откинувшись на подушку, глубоко вздохнул. Рой еще слышал, как он не то со смехом, не то со стоном пробормотал:
– Чертов гость! Меня хотел обмануть, меня!
4
Немного было в жизни Роя случаев, когда он чувствовал себя столь взволнованным. Разговор с Эрвином не только поставил загадку – Рой распутывал десятки загадок, многие были, он чувствовал это, посложней, – но и нанес оскорбление. И это тоже было загадочным – почему незнакомому больному человеку понадобилось издеваться над ним, изображать его мелким честолюбцем, приписывать ему низменные мотивы? Никто еще не бросал Рою в лицо таких обвинений!
На экране вспыхивали сигналы вызова – с Роем хотели встретиться и Анадырин, и Стоковский, Хонда просил зайти к нему, диспетчер космопорта интересовался, бронировать ли билет на ближайший планетолет. Первым трем Рой кратко ответил, что занят, диспетчеру объявил, что задерживается на Меркурии. Рой возбужденно ходил из угла в угол своей комнаты, движение давало какое-то облегчение. Лучше всего было бы вызвать авиетку и помчаться на ту узкую полоску планеты, где царит вечное утро или вечный вечер, там можно бы и погулять среди настоящих растений, а не похожих на кусты термоэлектродов, там можно бы не опасаться ни солнечного жара, ни космического оледенения.
Рой представил себе, сколько времени займет вызов авиетки, выход наружу, сам полет, пригрунтовка машины – и махнул рукой. Он не мог отрывать себя от размышлений надолго, это было сейчас самое важное – размышлять о непонятном и удивительном в беседе с Эрвином. И он продолжал шагать из угла в угол гостиничной комнаты. Раздражение стихало, мысли, поначалу беспорядочно прыгавшие, становились последовательными, негодование наконец превращалось в размышление: эмоции уступали место логике.
– Итак, логика, – вслух сказал Рой. – Уверен, разгадка проще всего, что навоображали на Меркурии об этом типе. Нужно только звено за звеном добраться до нее. Это я и должен сделать. И первое: телепат ли Эрвин Кузьменко?
Рой пожал плечами. Чушь! Эрвин прикрывается телепатией, чтобы замаскировать что-то иное. Рой уже сказал ему, что о телепатии и речи не может быть, ибо нельзя прочитать в чужой голове мысли, которые в ней не появлялись. И Эрвин промолчал. Впрочем, нет, именно когда Рой отверг телепатию, Эрвин стал издеваться. Важно это или не важно? Останавливаться на этом или идти дальше? Остановка ничего не дает, идем дальше.
Итак, никакой телепатии. Телепатия – слишком сложное объяснение, оно нагромождает новые загадки, а не проясняет старые. Следующий вопрос: врал ли Эрвин, когда описывал, что собирается делать Рой на Земле? Нет, все верно… Они, Генрих и Рой, год назад колебались, что разрабатывать: плазмоход или генератор экранирующих полей. Они остановились тогда на плазмоходе, он показался легче. И, естественно, они возвратятся к генератору, раз плазмоход отпадает. Никакая не телепатия, простая логика.
Да, но логика здесь только для меня, вовсе не для Эрвина, размышлял Рой. Эрвин не мог знать о наших с Генрихом работах. Догадался о них? Чепуха! Каким интеллектом надо обладать для такого проникновения в чужую душу! Сверхъестественное озарение, раскрывающее не мысли, те хоть дают о себе знать какими-то излучениями, а замыслы, которые, раз принятые, сохраняются в мозгу как в складе, никакими волнами их потом не оконтурить.
Рой вспомнил невыразительное лицо Эрвина и усмехнулся. Неподходящий объект для сверхъестественных озарений! Туповат, дубоват, грубоват – такие характеристики куда точней, чем слова об остром интеллекте, способности к сверхглубокому психологическому анализу. Проще, проще, сложные решения не годятся, истина будет элементарна как блин, ясна как солнечный день, – непросто лишь добраться до нее.
Итак, догадаться о том, чем будем заниматься, Эрвин не мог. Я сам подсказал ему наши планы. Каким образом они стали ведомы Эрвину? Ни с кем на Меркурии я ими не делился, во время встречи с Эрвином о них не думал. А Эрвин безошибочно их описал. Снова возвращаемся к отвергнутой телепатии. Я ведь думал о работе, только не в больнице, а в гостинице и при осмотре лаборатории. Гостиницу оставим в стороне, несущественность, отрывочные мысли. А лаборатория интересней, там я понял окончательно, что с конструкцией плазмохода нужно распроститься. Осматривая поврежденное оборудование, я думал о дальнейших планах. Пищу для прорицаний Эрвина могли дать только те размышления. Что-то донесло их до Эрвина.
Рой остановился у окна. За окном уходили к горизонту дикие кущи термоэлектрических кустов. Рой смотрел на них и не видел их. Он снова ходил – мысленно – по лаборатории, осматривал полусожженную конденсаторную печь, место, где стоял сейф с архивными материалами, клал ладонь на лучевой конденсатор, брал в руки электрическую бритву, выслушивал путаные объяснения Хонды, морщился от его вскриков… Да, все верно, именно тогда, никому этого не высказывая, я размышлял о том, что надо доделывать изобретение Ивана Томсона, и с печалью подумал, что золотая медаль Томсона украсит грудь Генриха и мою, и в этом будет и скорбь и справедливость, ибо нам бесконечно дорога память о погибшем друге и мы сделаем все, чтобы достойно довершить его открытие. И стоя у холодильника с бритвой в руке, я увидел в окне холм, гранитную скалу, единственное местечко, не утыканное термоэлектродами, и грустно вообразил себе, что сделаю то, что хотел сделать Иван, – свободно войду в гранитную глыбу с одной стороны, свободно выйду из нее с другой!
Рой засмеялся, снова зашагал по комнате. Вот откуда ваши непостижимые озарения, Эрвин Кузьменко! Это, конечно, много сложней обыденной телепатии, тут Стоковский, пожалуй, прав – если говорить о смысле загадочного явления. И куда примитивней, если посмотреть на средства, какими оно достигалось. Вы раскрыты, Эрвин Кузьменко! Найдете ли оправдания? Погибший Карл Ванин – барьер, которого не преодолеть никакими хитрыми, никакими лживыми оправданиями!
Рой послал вызов Стоковскому.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});