Я повела его на третий этаж, в свою спальню, где мы встали лицом к лицу — олицетворенная смесь из любви и страха, а вокруг нас, словно химический пар в стеклянной колбе, витали флюиды естественных и противоестественных желаний. Лоренцо протянул ко мне руку, желая притронуться, но я молча покачала головой, через голову стащила с себя тунику и отбросила ее. Затем пришел черед нижней рубашки.
Я заметила, что полотняная перевязь на моей груди приковала все его внимание, и без слов начала разматывать ее. Увидев, что я скрываю под обмотками, Лоренцо безмолвно ахнул и, когда повязки вслед за рубашкой упали на пол, несколько раз изменился в лице, от терзаний перейдя к изумлению и наконец — к ликованию.
Мои груди, вырвавшись из долгого плена, снова округлились, и Лоренцо недоверчиво коснулся их, ощупывая, словно сомневался в их подлинности.
— Меня зовут Катерина, — сказала я, — а Леонардо — мой сын. Тебя, Лоренцо… я полюбила с первой минуты.
Он невыносимо долго молчал, вглядываясь в мое лицо, словно только сейчас увидел. Он заново узнавал меня. Затем он запрокинул голову и разразился оглушительным смехом.
Все, что за долгие годы лжи и утаивания накопилось в моем сердце и лежало на нем непосильным бременем, вдруг стронулось с места, поднимаясь все выше и выше, подобно черным клубам дыма из дымохода, постепенно рассеивающимся в безоблачном небе. Пряча улыбку, я начала расстегивать на Лоренцо колет со словами:
— Видишь, Il Magnifico, мы с тобой не содомиты, так что не бойся.
Он снова хотел засмеяться, но неожиданно его взгляд стал очень серьезным. Заключив мое лицо в ладони, Лоренцо приблизил губы к моим и поцеловал.
Кажется, всю свою жизнь я ждала этого поцелуя, исполненного теплоты, и ласки, и торжества, — поцелуя, увлекшего нас в бездну необузданного желания. Я забыла самое себя в поспешности рук, ищущих опоры, в поглаживаниях… в стонах ненасытного наслаждения… в шорохе сбрасываемых одежд… в слиянии тел…
Мы отступили к постели и вместе упали на нее.
— Катерина, — шептал Лоренцо, привыкая к звуку моего имени.
Его жаркое дыхание щекотало мне шею, кончиком языка он теребил мой сосок.
— А-ах, Лоренцо, какое блаженство…
Я вгляделась в его лицо — ожесточение от страданий и утрат понемногу сглаживалось в нем.
— Ты — моя любовь, — сказала я.
Лоренцо отплатил мне чудесной улыбкой.
— А ты — моя, — признался он. — Ты — моя.
СУМАСБРОДЫ И СВЯТЫЕ РЕЛИКВИИ
ГЛАВА 24
В жизни мне приходилось скрывать немало тайн, в большинстве своем неприятных, мучительных или опасных, однако изыскивать уловки для умолчания нашей любовной связи с Лоренцо де Медичи было невыразимо приятно.
Моя поступь в одночасье сделалась упругой, и клиенты то и дело интересовались, с какой радости я постоянно что-то мурлычу себе под нос. Даже Леонардо, с самого процесса над Сальтарелли облаченный в угрюмость, как в душный плащ, вдруг заметил, что его мать сделалась вызывающе веселой, и, сбросив на время свой мрачный покров, осведомился о причине.
Конечно, я призналась — ему одному. Леонардо, непонятно отчего, пришел в восхищение, чем привел меня в полное замешательство. В моем доме он постоянно пополнял и без того многочисленные запасы дневников и альбомов, взятых мной на хранение, разрешая просматривать их все без исключения.
Стоило мне открыться ему и рассказать о наших с Лоренцо интимных отношениях, как в его набросках я стала находить все больше свидетельств одержимости сына сексуальными отклонениями и более всего гермафродитизмом. Он изрисовывал целые страницы странными двуполыми существами. Значит, вот в каком свете я представала ему…
Тема полумужчин, полуженщин была традиционной в оккультизме. Само явление получило название от бога Гермеса как символа мужественности и Афродиты, признанной богини красоты и женственности. Соединенные в одно, они дали жизнь существу, олицетворившему собой совершенный человеческий образ.
Один из набросков Леонардо назывался «Наслаждение и страдание», хотя я увидела в этом рисунке нечто другое. Нижняя часть обнаженной фигуры была мужской во всех отношениях, верхняя же раздваивалась: с одной стороны насупленный старик, с другой — улыбчивый юноша. Из сопутствующих записок, сделанных, по обыкновению, левой рукой, я узнала, что обе части принадлежат мужскому естеству, хотя юноша, по сути, был прелестной девушкой, и у пожилой половины тоже выделялась округлая женская грудь.
На другом рисунке был в профиль изображен коитус в стоячей позе. На нем некое создание с нежным женским овалом лица и волнистыми волосами до пояса пронзало эрегированным пенисом свою партнершу, а у партнерши с большими торчащими грудями, судя по всему, был вдобавок свой член.
«Колдунья у волшебного зеркала» просто отпугивала своим видом: у нее было два лица — спереди мужское, сзади женское. Однако больше всего меня встревожили эскизы женских гениталий. С анатомической точки зрения они были не совсем верны — нетипичная для Леонардо черта — и сверх того поразительно уродливы: безгубые черные вульвы, зияющие лона, агрессивные мускулы паха.
Однажды я, как мать, решила порасспросить его об этом. Между нами давно не было никаких недоговоренностей. Леонардо, впрочем, не выразил особой заинтересованности темой:
— Считается, что женское вожделение противоположно мужскому. Ей хочется, чтобы его cazzo был по величине как можно больше, а ему желательно, чтобы ее органы были поменьше. Вот почему ни один из них не получает ожидаемого. А тебе не кажется, мамочка, — с искренним чистосердечием поинтересовался вдруг Леонардо, — что гениталии вообще неописуемо уродливы?
— Никогда об этом не задумывалась, — рассмеялась я.
— А я думаю, что если бы не лица, не различные украшательства партнеров, — сказал мой сын, — не возбуждающие плоть порывы…
— Ты о любви? — не поняла я.
— И о любви, и о страсти тоже — как угодно. Без них, без смазливых лиц человеческая раса, наверное, давно и окончательно вымерла бы.
— Леонардо!
— Но ты же сама спросила…
— Верно, — нехотя согласилась я.
Впрочем, больше я ни о чем его не спрашивала. Мне никогда не взбрело бы на ум отыскивать в Лоренцо мнимые уродства, тем более ломать голову о тщете наших соитий — я знала только, что в его руках я будто оживаю и снова живу. У него было сильное, прекрасно сложенное тело, но предпочтение я все же отдавала ногам и ягодицам, всякий раз с наивным восторгом любуясь ими. Его рельефные мускулы округло перекатывались под гладкой смуглой кожей, грудь упруго твердела под густой темной порослью, а маленькие соски проворно отзывались на мои настойчивые покусывания.