лучший мужчина, чем он. Она никогда не сможет произнести этого вслух, но даже от мыслей об этих словах у нее поднимается настроение.
Официант уходит, и Амара улыбается Руфусу, который по-прежнему сверлит ее взглядом.
— Не думаю, что у тебя вызывает отвращение все, чему я там научилась, — тихо говорит она, затем под столом сбрасывает сандалии и поднимает босую ногу, чтобы погладить его по бедру.
Амара выдыхает, когда Руфус приоткрывает рот и суровость в его взгляде сменяется желанием. По крайней мере пока он хочет ее. Но Амара также понимает, что в случае Руфуса похоть значит очень мало по сравнению с любовью. Она не сомневается, что их связь затухает и что осень их отношений, стоит ей наступить, будет очень короткой.
Глава 31
Кто любит, пусть живет в радости.
Да сгинет тот, кто не знает любви.
Да сгинет дважды тот, кто запрещает любить.
Надпись на стене в Помпеях
Жар в бане смягчает каждую жилку, вытягивает напряжение из тела, и струйки пота стекают по коже, лаская ее, точно нежные пальчики. Когда Амара вытягивает перед собой руки, от них идет пар. Она переворачивает их ладонями вверх, сцепляет пальцы, затем расцепляет. Эти руки принадлежат ей; это тело принадлежит ей. После всех ужасов борделя, когда тобой владеет кто-то другой, это ощущение никогда не перестанет быть таким пронзительным. Амара закрывает глаза, откидывается на горячую стену и думает о Филосе, вспоминая последнюю ночь, которую они провели вместе. Сейчас кажется невозможным представить, что были времена, когда ее тело не дарило ей удовольствия, а только отдавало его тому, кто им пользовался.
Амара вдыхает пар, чувствуя, как горячий воздух доходит до самых легких. Мысленным взором она видит Филоса так ясно и точно: его движения, жесты, которыми он сопровождает свои слова, как он смеется, как смотрит на нее. Каким эмоциональным он может быть наедине, что так не похоже на покорную униженность, которую он, как раб, обычно вынужден демонстрировать. А сколько она теперь знает о его жизни, сколькими воспоминаниями они поделились друг с другом: сказки, которые мать рассказывала ему в детстве, его долгая дружба с Виталио, какое сострадание ее отец испытывал к больным, как пела Дидона. Он стал ей дороже любого другого живого существа. Амара чувствует, как напряжение возвращается, точно змея, сворачивается у нее в груди, обернувшись вокруг сердца. Как же это невыносимо: знать, что Филос — раб. Он не может распоряжаться своей жизнью.
В начале их связи ее порой раздражал фатализм Филоса, то, как он будто бы смирился с тем, что их любовь будет короткой. Теперь она по этому скучает: боль Филоса причиняет ей куда больше страданий. Амара чувствует ее в его взгляде, когда он смотрит на нее и запечатлевает в памяти каждую черточку ее лица на случай, если у него отнимут возлюбленную. Или когда он обнимает ее так крепко, что она чувствует лихорадочное биение его сердца. Хуже всего, когда они расстаются под покровом ночи, когда он возвращается в свою каморку, и Амара знает, что в эти моменты они оба думают о том, когда настанет последнее свидание и будет ли у них возможность хотя бы попрощаться.
Амара открывает глаза и садится прямо, ее охватывает страх. Чем ненадежнее становятся ее отношения с Руфусом, тем отчаяннее она хочет освободить Филоса. Оба столько раз продумывали этот план — спросить ли ей у Руфуса, можно ли ей выкупить Филоса, как лучше подгадать время, какую сумму предложить, — но ни одна стратегия не выглядела убедительной. Пока Руфус остается патроном, Амара не сможет предоставить ему разумного объяснения, почему ей хочется выкупить Филоса; с таким же успехом она могла бы предложить купить у него какой-нибудь стол. Это только вызовет подозрения. Остается только ждать, пока Руфус не отозвал Филоса обратно; возможно, к тому моменту его чувства к Амаре совсем остынут.
Амара прижимает руки к животу, словно загоняя тревогу обратно внутрь. Есть еще один путь, на котором она решила попытать счастья без ведома Филоса, зная, насколько он может быть опасен. Она поднимается на ноги, ее кожа влажная от пота, а голова кружится от жара и страха. Фортуна вращает свое колесо только ради тех, кто осмелится проехать в ее колеснице.
Виктория, запыхавшись, входит во двор, когда Амара уже покидает термы.
— Прости, что опоздала, — говорит она, лицо у нее красное, а волосы влажные от пота, выступившего на изнуряющем августовском зное. — Руфус позвал.
Амара берет Викторию за руку и тащит обратно по ступенькам на улицу: ей не хочется, чтобы кто-нибудь еще в заведении Юлии услышал громкий голос подруги.
— Ничего страшного, — говорит Амара. — Извини, что он так на тебя набросился.
— Ой, все в порядке, — великодушно отмахивается Виктория. — Он и не был особенно требователен. Хотя, кажется, сейчас ему уже не так стыдно. И я думаю, что тебе нужно стараться чуть лучше. Он говорит, что ты намного более зажатая, чем я.
— Вот козел, — произносит уязвленная Амара. — Когда я распаляюсь, он начинает рассуждать про бордель. Теперь он ноет, что я слишком сдержанная. Он невыносим!
Они направляются к рынку рядом с ареной; он ближе, чем форум, хотя лотков здесь меньше. Прохлада после купания уже выветривается, и Амаре неприятно находиться на солнце. Она показывает на переход, и обе осторожно идут на противоположную сторону дороги, чтобы продолжить путь в тени.
— Но ты и в самом деле как будто немного охладела к нему, — говорит Виктория, вновь взяв Амару за руку. — Тому есть причина?
— Ты видела, как он вел себя, когда я вернулась из Мизена.
— Он ревновал, — отвечает Виктория. — Но ничего ужасного, если только он не насиловал тебя потом. Я правда хотела узнать, но ты меня не впустила.
Амара знает, что Виктория намного более терпима к грубости, чем она. Руфус дважды прибегнул к физической силе, чтобы запугать и унизить ее, а этого более чем достаточно, чтобы лишиться преданности Амары. Но это невозможно объяснить женщине, которая когда-то любила такого буйного мужчину, как Феликс, и чей нынешний любовник убивает ради развлечения.
— Я не хочу вспоминать об этом, — произносит она.
Виктория закатывает глаза:
— Прекрасно. Главное нам между собой договориться, чтобы нашими стараниями он продолжал платить аренду.
На рынке оживленно, странствующие торговцы сидят или стоят у своих временных лотков: у некоторых это просто ковер, расстеленный на земле. У самой дороги мужчина со сковородками бьет в них и громко орет, Амара сразу вспоминает о Лемуриях.