— У меня свое место.
У Кояра была конторка в мануфактурном отделе. Сень выбрал стол против конторки. Угощать по-турухански, чаем, в магазине не полагалось, чай перестал быть угощением, каждый день пили его дома, и Кояр решил угостить отца сигарами. Выбрал подушистей, научил, с какого конца прижигать, какой защипнуть, предупредил, что пепел стряхивать не надо, пока сам не отвалится: с пеплом сигара вкусней.
Оба, и отец и сын, облокотились и закурили.
— А другие столы для кого? — спросил Сень.
— Кто захочет, тот и сядет. Кто — отдохнуть, кто — завернуть товар.
— И всех будешь угощать табаком?
— Кого угощу, кто сам купит.
— Вот это правильно. Всех нельзя. Теперь в Игарке разный народ. Такой есть… дай ему бесплатный табак, век в магазине сидеть будет, умрет в магазине.
Стали по местам продавцы, приготовились. Кояр снял с двери табличку «Закрыто». В магазин хлынул народ.
— Теперь, отец, гостюй один, — сказал Кояр и отложил недокуренную сигару. — Я работать пойду.
Он посмотрел, у какого отдела больше народу, и пошел в мануфактурный помогать продавцу. Когда у мануфактурного народ поредел, а столпился у продуктового, Кояр перешел туда, потом — в галантерейный и снова в мануфактурный. Иногда отходил к конторке, что-то писал, разговаривал с людьми, пришедшими не за покупками, а по другим делам.
До полудня пробыл Сень в магазине, наблюдая за Кояром, — и остался доволен. Чего только не делал Кояр за это время: отпускал сукно, шелк, обувь, платья, ленты, пуговицы, гребенки, отвешивал конфеты, печенье, сахар, завертывал самые разные вещи, перевязывал свертки, заводил патефоны, пробовал гармошки, бил в пионерские барабаны, — и все ловко, быстро.
«Нет, не зря в Туруханск ездил», — порадовался Сень.
Два-три раза в неделю бывал Сень в магазине, как свободная минута, так — туда. Кояр выносит ему сигару. Сначала Сень посмотрит, чему новому научился Кояр, потом начинает глядеть, какие приходят люди, что покупают. Иной раз затеет разговор с соседом по столику. Вечером дома вспомнит и поговорит об этих людях с Кояром. Однажды Сень встретил в магазине Павла, угостил сигарой, а вечером вспомнил его и сказал Кояру:
— Ты знаешь, кто этот человек? Брат Игара Иваныча.
С той поры Кояр начал приглядываться к Павлу, приглядывался и дивился: «Брат Игару Иванычу. Одна мать кормила. Игар Иваныч редкий человек был, а этот — скотина. Каждый день пьян, ест, курит за двоих».
Павел пришел за продуктами для Талдыкина, набрал дюжину банок разных консервов, два каравая хлеба, по килограмму пшена, рису, сахару.
«Вчера был, сегодня идет. Лошадь меньше ест», — подумал Кояр и решил, что Павел собирается удирать из Игарки.
IX
От болот, от вечной мерзлоты, от сырости, которая постоянно была в теплицах, агроном Вакуров заболел ревматизмом. Первые боли он почувствовал прошлой осенью, а к весне весь стал как деревянный, ходил, почти не сгибая ног, с трудом надевал и снимал рубашку; здороваясь, не пожимал руки и предупреждал, чтобы осторожней пожимали ему. Но по-прежнему, как здоровый, выходил на работу: он хотел продержаться до осени и посмотреть, чем же наградит его другое лето.
Продержался он до половины июля, потом не вышел на работу и попросил Христину вызвать доктора.
— Сюда, на остров? — удивилась она. — Сами в город никак не можете?
— Разве что на руках; левая нога совсем отказалась работать.
Доктор приехал с дядей Васей. Скоро позвали к Вакурову и Христину. Доктор писал что-то, Вакуров лежал на кровати.
— Доктор, а может быть, здесь подлечите? — говорил Вакуров. — Мне не надо капитально, мне всего на полтора месяца. Потом я займусь капитально.
— Бросьте вы плести ерунду, — ворчал доктор. — С первым же пароходом — в Крым. Здесь вы и так пересидели. До костылей досиделись.
Вакуров отвернулся к окну. Доктор дописал, передал лист Василию и придвинул стул Христине. Она оказалась лицом к лицу с Василием. Он покосился на Вакурова и сказал:
— Вам, Христина Афанасьевна, придется выручать нас, придется на некоторое время принять совхоз.
— Я боюсь, — призналась Христина.
— И я боюсь, — признался в ответ Василий. — А все-таки давайте так: и бояться будем, и работать будем.
Доктор уехал, а Василий остался, попросил Христину показать ему хозяйство. Время для этого было самое неподходящее: на полях только начали пробиваться первые всходы, на огородах не успела прижиться недавно высаженная рассада, стояла с пожелтелыми обвислыми листьями.
— Она отойдет, корешки у нее живые и здоровые, — утешала Христина и Василия и себя и для доказательства выдернула по корешку капусты и брюквы; они действительно были живы и даже успели обхватить по комочку земли. — А радоваться пока страшно. Небольшой заморозок, и все погибнет. И без заморозка может погибнуть, пойдут серые дни, она подождет-подождет солнца…
— И устанет ждать? — Василий рассмеялся — Нынче хорошо еще. В прошлом году, помню, в это время здесь черно было, самый настоящий пар.
На опытном участке он заинтересовался тем, что грядки были устроены по-другому, чем на хозяйственном огороде: вдоль гряд недалеко один от другого насыпаны земляные валики, а рассада посажена в котловинки между ними. Христина сказала, что это тепловые валики, они прикрывают рассаду от северного ветра.
— Почему только здесь, а не по всему огороду?
— Рук не хватает. — Христина рассказала про другой опыт, который придумала сама. Она выбрала небольшой участок и, не дожидаясь, когда земля растает от солнца, растопила ее пожогом, загнала мерзлоту на глубину метра, выбрала всю талую землю, на мерзлоту положила толстую моховую подстилку, потом засыпала яму искусственной почвой и посадила лук. И лук оценил эту заботу, через две недели дал крупное темно-зеленое перо. Христина угостила Василия луком. Он сжевал прядку и сказал:
— Лук, неподдельный лук. Чего же торчит он здесь, давайте в столовую!
— Нет, нельзя. — Христина даже побледнела. — Никак нельзя: это ведь опыт, надо выдержать до конца, до головок.
— По-моему, этот опыт широко неприменим. Не прикидывали, во что обойдется этот лук?
— Мы все сами сделали с Куковкиным.
— Ваша работа тоже стоит.
— Мы по вечерам, по ночам.
— Вы хотите сказать, что нам, то есть Игарке, государству, лук ничего не стоит. А вам сколько стоит вечеров и ночей?
— Мы не считали.
— Напрасно, надо вспомнить, пригодится: вдруг вздумаем повторить опыт, не по ночам, а днем, за денежку.
В теплицах, где огурцы и помидоры набирали цвет, Василий сказал:
— Вот это дело верное. — И опять: — Считали, во что обойдется?
— Сказать стыдно. Огурцы пятнадцать рублей килограмм, а помидоры двадцать.
— То боязно, то стыдно, так, моя милая, не то что город, скворешник не построишь. Дешевле-то будут когда-нибудь?
— Будут.
— Заполярье, мерзлота… Оправданий у вас уйма.
С полей Василий вернулся в поселок, осмотрел дома, машинный сарай, скотный двор. У сарая около заржавленных и брошенных как попало машин толпились трудпереселенцы, как стали называть раскулаченных.
— Это вы по какому случаю сбежались? — спросил Василий.
Они смутились. И Вакуров и бригадир много раз напоминали, что надо убрать ненужные до осени машины, а трудпереселенцы все тянули.
— Понимаю, это, значит, для меня, — сказал Василий. — А дома вы тоже ждали, когда начальство придет?
— Дома… — И переглянулись.
Вперед выступил старик в желтом сборчатом полушубке, опиравшийся на кривую суковатую палку.
— Дома… — Старик пошире расставил ноги, положил на палку обе руки, грязные, ногтистые, перекосил беззубый рот, оглядел шалаши и балаганы. — Мне умирать скоро, я за всех скажу и отвечу. Дома… равнять тоже вздумал. Дома ржу эту я бы языком всю вылизал.
— А теперь ваш дом здесь.
— Какой уж это дом? Руки не лежат к нему, все старое мерещится.
— Поменьше назад оглядывайтесь, побольше вперед глядите, тогда новое замерещится.
— Мы уж и не надеемся, что жизнь увидим. На том и положили, что сгнием в землянках.
— Осенью на печке будешь.
— Врешь, чай. Сперва раскулачили, оторвали от печки, а потом снова на печку сажать. Чудно, право, чудно! Не скажу — кто, а многие не верят, так и знай, многие.
— Знаю. А будет печка — тоже не поверят?
— В печку как не поверить. В печку, да особливо в горячую, всяк поверит.
— Ну, так вот: осенью вам будут и дома и печки, а с вас к осени полагается картофель, лук, капуста.
— А мы запомним ведь, ей-бо, запомним. Придет осень — держись!
— И я запомню. И не ждите, когда я снова приду с указкой.
— Мы и сами видим, что к чему. А ну! — Старик воинственно оглядел всех, обступивших его. — Потащили!