обосновались в тайге. Федор на десяти нартах — в каждую впряжена пара оленей — возит к шахтам лес. Майя и Семенчик жили в доме приказчика, того самого, о котором говорил Иван Иосифович. Она нянчит хозяйского ребенка и стряпает. Есть у нее маленькая комната, куда Федор приходит только на ночь.
Как-то вечером Майя вспомнила о старике Илье и сказала, что не мешало бы Федору проведать его.
— Как-то неловко идти с пустыми руками, — ответил Федор.
— Почему с пустыми? Купи полбутылки водки. И я соберу кое-чего из того, что остается после хозяйского обеда, и пошлю ему гостинец. Хорошо?
— Ладно, — согласился Федор. Ему было приятно, что у его жены доброе, отзывчивое сердце. Она помнит добро и платит людям тем же. «А я бы сам и не догадался навестить старика, — с досадой подумал он. — Послезавтра меня собираются послать с лесом на Липаевский прииск. На обратном пути загляну к старику».
Федор и Майя собрались уже ложиться спать, как к ним вошла хозяйка, высокая сухопарая женщина с грустным, приятным лицом. Но на этот раз глаза у нее были веселые.
— Майя, — сказала хозяйка, — мы переезжаем в Бодайбо. Не желаешь ли ты поехать с нами?
— Надолго, Василиса Васильевна? — спросила Майя.
— Навсегда. Хозяин переводит Дмитрия Константиновича в свой магазин доверенным. А там все же город.
Майя посмотрела на Фавора. А как же она оставит его? Да и ей надоело жить в разлуке. Федор молчал, глядя в пол.
— Я не смогу поехать, Василиса Васильевна.
— А почему? Наша девочка привязалась к тебе. А как на это смотрит Федор? — Хозяйка, перестав улыбаться, ждала ответа.
Федор пожал плечами. Ему тоже не хотелось расставаться с Майей и Семенчиком.
— Ладно, подумайте, посоветуйтесь, — сказала хозяйка. — Мы переезжаем через неделю. Скажите, нам дня за три.
Хозяйка вышла, тихо закрыв дверь. Федор и Майя некоторое время молчали. Со двора доносился ленивый лай собаки и бренчанье ботал — в ложбине паслись олени, на которых Федор возил лес.
— Ну что будем делать? — нарушала Майя молчанье.
— А мы-то с, тобой радовались, что зажили всей семьей под одной крышей, — с грустью сказал Федор. — Выходит, зря радовались. Видно, придется тебе искать работу в другом месте.
Но не так-то просто было найти работу. Сколько Майя не спрашивала, никому не нужны были работницы. Спустя несколько дней Майя отпросилась у хозяйки и пошла на Липаевский прииск. В узелке она несла гостинец для старого Ильи. Из печной трубы бани едва вился дымок. «А Илья-то дома», — обрадовалась Майя. Она боялась, что не застанет старика.
Федор должен подъехать к Илье чуть попозже, как только сгрузит на прииске лес. Старик сидел у печки и грел озябшие руки.
— Здравствуйте, дедушка Илья! — ласково поздоровалась Майя.
Илья молча повернул голову и ничего не ответил. Он на узнал Майю.
— Вы меня помните, дедушка? Мы у вас ночевали.
— Здесь у меня многие ночуют. Всех не упомнишь. — Старик внимательнее посмотрел на Майю, вспоминая. — A-а, как же, помню С мальчонкой у меня ютились. Как его…
— Семенчик.
— Ага, Семенчик. Проходи, чего стоишь? — Илья налил в закопченный чайник воды, поставил на огонь. — Сейчас тебя чайком напою.
— Как ваше здоровье, дедушка?
— Какое там теперь у меня здоровье? На ладан дышу. Помирать скоро.
Майя выложила на стол гостинцы: полбутылки водки, пирожки и калачи.
— Это вам, дедушка Илья, гостинец от меня и Федора. Он скоро придет сюда.
Увидев водку, старик оживился.
— Вот спасибо, что не забыли!.. А вы как там живете? Муж устроился на работу?
Майя рассказала, что Федор возит на прииск лес, а она нанялась в прислуги. Но хозяева переезжают в Бодайбо, и она опять остается без работы. Могла бы поехать с хозяевами в город, но не хочет разлучаться с мужем.
— С такой женой, как ты, жить не тужить, — сказал старик. — А у меня жена была пропащая. Спуталась с дьяконом, и все пошло вверх дном. Я застукал их в амбаре и сгоряча лишил его жизни. За это меня и посадили в острог…
Илья тяжело вздохнул и понурил голову, У Майи защемило сердце от жалости.
— Дедушка, в чане есть вода? — спросила она.
— Надо поглядеть. Может, и нет. Ночью люди мылись.
Майя вышла в предбанник и тут же вернулась:
— Есть вода. Где ваше белье? Я вам постираю.
Старику показалось, что он ослышался:
— Что ты сказала?
— Говорю, где ваше белье? Хочу постирать.
— Что ты, господь с тобой! — Илья замахал руками. — Да я его как надел, так и не снимал. На него глядеть страшно. А другого у меня нет.
— Снимайте, которое на вас, не стесняйтесь. Когда у нас негде было переночевать, вы не только пустили меня с мужем и ребенком к себе, но делились с нами последней крошкой.
Слова Майи растрогали доброго старика. Он залез на печь, снял с себя черное как земля белье и бросил на пол. Майя зашла в баню, выстирала белье и развесила у печки.
— Пока белье будет сохнуть, пойдите помойтесь, дедушка Илья.
Когда Федор вошел, Илья сидел на печке после бани, довольный, сияющий. Федора он встретил как родного, слез с печки, поставил на стол чайник.
— Давно у меня не было таких дорогих гостей, — радовался старик, ласково поглядывая на Майю и Федора.
Они сели за стол. Федор разлил водку.
— Спасибо, милые, что пришли навестить меня! — У старика глаза наполнились слезами, он повернул лицо к Майе, — Я грешным делом думал, что все женщины на свете доброго слова не стоят, обманщицы… А теперь вижу, послал бог Федору ангела, тоже ведь женщина!.. Береги, Федор, свою жену. Такой ни у кого нет!.. За ваше счастье, за ваше здоровье! — Илья выпил единым духом и, закусив пирожком, сказал: — Выливай, Федор, остатки, я выпью за моего ангела!
Майя так и не смогла найти работу и вынуждена была уехать с хозяевами в Бодайбо. Поселились хозяева в просторном деревянном доме по Граумановской улице. Майе и Семенчику отвели маленькую комнатку с одним окном, выходящим в большой двор.
За всю зиму Федор не смог вырваться к семье — Тихонов не отпускал. Сезон в разгаре, надо было без передышки возить лес с хребта Энегльдима на Федосиевский прииск. Только в апреле, когда сошел снег и санная дорога испортилась, Федор сдал оленей пастухам-эвенкам и по железной дороге на несколько дней поехал в Бодайбо.
В переполненном вагоне ехали преимущественно приисковые рабочие. Сидели на лавках, в проходах на узлах и, нещадно дымя самосадом громко переговаривались. Все чаще и