Читать интересную книгу Безумное танго - Елена Арсеньева

Тамара споткнулась на ступеньках крыльца, увидев всю свою группу, которая выскочила навстречу ей из высоких дверей ДК и, плавно обогнув застывшую в недоумении руководительницу, как поток обтекает камень, ринулась бежать через трамвайные пути куда-то на Покровку.

Тамара так растерялась, что даже окликнуть никого не смогла: стояла и тупо смотрела вслед.

«Может быть, директор ДК наконец выполнил свои угрозы и закрыл нашу аудиторию? – мелькнула мысль. – За хроническую неуплату? Ребята огорчились и…»

И что? Ринулись прямиком в кафе «Эрмитаж», через дорогу, горе заливать?

Хотя нет, они бегут не в «Эрмитаж», а в сквер около трамвайной остановки. И не только они: народ со всей Покровки стекается в этот маленький, уютный, источающий сильный запах бузины скверик. Там что, выдают проценты бывшим акционерам МММ?

– Здра, Там-Мих-на! – выдохнула на бегу, едва не сбив ее с ног, отставшая от группы Света Шаинская (та самая Света Шаинская!) и тоже помчалась в сквер.

– Света! – беспомощно окликнула Тамара. – Ты куда? Что случилось?

– Яков Михалычу голову отрезали! – выкрикнула Света, не оборачиваясь, и Тамара испуганно воззрилась на трамвайные рельсы.

Сначала она не поняла, о чем речь, и решила, что какого-то несчастного постигла участь булгаковского Берлиоза. Но и рельсы, и даже шедшие по ним трамваи привлекали в этот предвечерний час очень мало народу. Аннушки с литровкой подсолнечного масла тоже нигде не было видно. Основная масса валом валила в сквер, и Тамара наконец решила присоединиться и посмотреть, что же там произошло.

Она перешла пути и поняла, что безнадежно опоздала. Толпа уплотнялась с каждым мгновением, последние ряды, как водится, желали непременно сделаться первыми, происходил круговорот масс, грозивший затянуть в свою воронку и бесследно перемолоть всякого неосторожного интеллигента… Тамара предусмотрительно отступила на шаг, посмотрела не только вперед, но и вверх, чуточку над толпой, – и ахнула от изумления.

В центре скверика всегда возвышалась бронзовая фигура того самого деятеля революции, имя которого носил близстоящий ДК. Вроде бы он тоже был родом из Нижнего, подобно Буревестнику, а может, глупому пингвину, это уж как посмотреть. Почитание прежними властями своего чахоточного лидера доходило до того, что главная улица города, Большая Покровская, носила его имя, в просторечии усеченное и звучащее как Свердловка, а в самом ее начале стоял хорошенький двухэтажный домик начала века со стилизованной вывеской, гласившей, что в этом доме помещалась граверная мастерская М.И. Свердлова, папы пламенного революционера, – ныне Дом-музей. Учитывая, что и в начале века Покровка была центральной улицей, выходило, что ростки революционного сознания пробивались отнюдь не в каком-нибудь заплесневелом подвале задымленного Сормова, а в самом престижном, как бы мы сказали теперь, районе. То есть совершенно непонятно, какого рожна понадобилось сыну папы-гравера, зачем он полез высвистывать октябрьские вихри… Знающие люди, правда, открыто смеялись над попытками властей скрыть историческую правду и перекрестить папу: ведь он, а значит, и буйный сынишка его от роду носили совсем другую фамилию. Как бы то ни было, демократические преобразования, кроме непоправимого вреда, принесли России и определенную пользу. Одной из ее проявлений было то, что вывеску «Граверная мастерская…» однажды сняли, а Дом-музей отдали под какой-то магазинчик.

Однако Дом культуры напротив облсуда именовался по-прежнему, а в скверике, славном своей бузиной, по-прежнему возвышался вкопанный по пояс в землю бронзовый истукан, кудлатый, как Глеб Чужанин, и к тому же еще заросший неопрятной бородой.

Памятник, как и сквер, содержали в образцовом порядке – все-таки самый центр города. Странно: никогда и речи не возникало о том, чтобы памятник снести. Но, с другой стороны, кому эти речи заводить? Для красных он как бы друг, товарищ и брат – благодаря политической платформе. Для демократов – опять же свой по некоторым параметрам. Что-то пытались бухтеть местные казачки, но это ведь были просто ряженые, их никто всерьез не воспринимал…

Каково же было изумление Тамары, когда одного из таких «ряженых» она вдруг обнаружила на плечах Якова Михалыча!

«Как же он там стоит?» – мелькнула мысль, но в следующую минуту ее сомнения разрешились: казачок не балансировал на одном плече истукана, а твердо стоял на обоих плечах, лишенных своего главного украшения: бородатой и кудлатой головы.

Эту самую голову ловкий казачок держал сейчас в руках и, краснея от натуги, а также от осознания своей собственной исторической роли, выкрикивал что-то на тему, давно, мол, пора расправиться со всеми супостатами русского казачества, бывшего, как известно, основой крестьянства, рабочего класса, армии, интеллигенции, а также карательных органов Российской империи.

Кто его знает, почему столь несвязна была речь «ряженого»: из-за усилий удержаться на бронзовых плечах супостата или по причине слабого знания истории казачества, однако слушали его невнимательно. Более активно в массах обсуждался вопрос, каким образом был обезглавлен истукан: газовым резаком, автогеном или бензопилой «Дружба»? Причем вопрос этот оказался почему-то настолько актуален для народного сознания, что тут и там мужчины уже хватали друг друга за грудки.

Тамара оглядывалась, все еще не придя в себя от изумления. Странно, что и в помине не было милиции… Мелькнули два каких-то ухаря с резиновыми «демократизаторами» в руках, но быстренько одумались и сочли за благо ретироваться на задний план, к общественному туалету, как если бы им потребовалось срочно справить малую нужду. Однако в зоне видимости наблюдался нос милицейского «уазика», притулившегося за углом дорогущего парфюмерного магазина «Нижегородская роза» (в народе – «Нижегородская рожа»). Блюстители порядка явно чего-то ожидали, но чего? Чтобы веселушка в сквере переросла в общегородскую манифестацию? Но это вряд ли!

Крайне заинтригованная, Тамара оглядывалась и вдруг заметила черный «Мерседес», на полной скорости промчавшийся по Покровке (улице, между прочим, строго пешеходной!) и с эффектным визгом затормозивший у входа в сквер.

Распахнулись зеркально сверкающие дверцы, и в сопровождении двух охранников с неподвижными лицами и бегающими глазами возник Глеб Чужанин: в строгом черном костюме, аккуратно постриженный, бледный, взволнованный… но, увы, по-прежнему лоснящийся ликом.

Словно сердцем почуяв его появление, ментовозка сорвалась с места и в одно мгновение тормознула рядом с черным «мерсом». Несколько крепких фигур в синих форменках ввинтились в толпу, расчищая дорогу, и бывший нижегородский мэр, бывший министр Глеб Чужанин твердым шагом прошел по этому узкому коридору в сопровождении двух своих охранников, парня с телекамерой… и Тамары Шестаковой, которая успела вбежать в коридорчик за мгновение до того, как толпа снова сомкнулась.

– Привет, Тома, – довольно любезно поздоровался оператор. Его звали Валька Чевризов, он работал у Толика Козлова, на телеканале «2 Н», а значит, исповедовал славу павшему величию Тамары Шестаковой. – Ты Маниковскую не видала?

Маня Маниковская была репортерша из «Итогов дня», которая должна, просто обязана была оказаться здесь сейчас, при съемках сенсации дня, а может, и года!

– Не видела. – Тамара была слишком занята, стремясь не отстать от Глеба. – Вы молодцы, ребята, оперативно сработали. Были где-то рядом или вам успел кто-то позвонить?

– Да нам еще полтора часа назад позвонили, чтобы были на стреме! – сердито буркнул Валька Чевризов. – Эти казачки хотели шуму! Я спокойно снял обрезание, уже хотели взять интервью у этого шута с газовым резаком («Ага! – подумала Тамара. – Значит, это все-таки был резак!»), как Маниковская вдруг схватилась за живот и говорит, что ей немедленно надобно в сортир. И, вообрази, исчезла там, как будто просочилась в канализацию! А тут Чужанин, видишь, у него надо бы взять интервью, хотя бы речь записать, а я же не могу разорваться, снимать и с микрофоном бегать!

Тамара судорожно глотнула, удержав на кончике языка заветные слова, и тут Валька взмолился:

– Том, выручи, а? Побегай за Чужаниным с микрофоном! Если не хочешь, я тебя в кадр брать не буду, но выручи! Толик тебе спасибо скажет!

– Ну, ради Толика… – сказала она как бы с неохотой. – Ради Толика я и в кадр готова, так что можешь не стесняться. – И повесила через плечо «Репортер» тем отработанным, въевшимся в плоть и кровь движением, каким охотник берет наперевес свое ружье.

Боже мой! Снова оказаться в кадре! Снова ловить легкое жужжание камеры, неслышное неопытному уху, фиксировать вспышки красного глазка и непроизвольно поворачиваться лицом к камере, впитывать ауру толпы, словно соленый аромат океанской волны… Как ей всего этого не хватало!