Смотрю на себя в зеркало, на этот цветущий желтизной, почти сошедший синяк на скуле и начинаю дрожать от подступающих рыданий. Грудную клетку, будто тупым ножом изнутри вскрывает от отчаяния.
Господи, лучше бы меня убили! Забили бы до смерти, и я бы не знала этой безысходности, не знала, каково это – предавать любимого человека, глядя ему в глаза.
Вся боль и ужас, через которые я прошла за эти две недели – ничто в сравнение с тем, что обрушилось на меня, стоило лишь на секунду встретиться взглядом с Долговым. Я не знала, что бывает такая боль, такое удушающее бессилие.
Содрогнувшись, прячу лицо в ладони, не в силах смотреть на себя и плачу навзрыд. Вою раненой собакой в голос, уже не стесняясь и никого не боясь. Пусть слышат, видят, радуются, мне все равно. Перед глазами он: бледный, осунувшийся, напряженный, в наручниках и клетке, как загнанный в угол зверь. Один среди стаи ликующих шакалов, готовых разодрать его на части. И я, сделавшая все, чтобы им это удалось.
Прокручиваю раз за разом все произошедшее в суде и захлебываюсь отчаянием. С каждой секундой оно нарастает все больше и больше. Раскачиваюсь взад-вперед и не в силах держать в себе эту боль, ударяю кулаком по туалетному столику. Снова и снова. Повторяя, как молитву: «Серёжа, Серёженька мой…».
«Он сильный, справится!» – звучат в голове мамины слова, и я знаю, что справится, что ему все по плечу. Однако мне от этого ничуть не легче. Ведь даже сильные мужчины нуждаются в поддержке и надежном тыле, и то, что у меня не было иного выхода, ничуть не оправдывает в собственных глазах, как и то, что Долгов бросил меня. Бросил в самое пекло, беременную один на один с проблемами, но я все равно ненавижу себя за предательство.
Господи, как же ненавижу! Хотя что мне по сути оставалось? Принести себя и своего ребенка в жертву ради мужчины, который даже не захотел выслушать?
Да! – надсадно кричит мое одержимое Долговым сердце, заставляя содрогаться от рыданий. – Тысячу раз да!
Впрочем, я бы так и сделала. Что угодно вытерпела бы ради него: любое унижение, насилие, побои и даже, возможно, смерть отца, как бы кощунственно это ни звучало. На чаше моих внутренних весов Долгов перевешивал все.
Все, кроме нашего ребенка.
Я должна была как-то защитить своего малыша. Просто обязана была! У него ведь никакого, кроме меня нет. У нас обоих нет никого, кроме друг друга. Мне не на что и не на кого было надеяться. И как бы я сейчас не корила себя, не осуждала, все равно пожертвовала бы своим сердцем ради этого еще не родившегося крохи, ибо нет такой жертвы, которую мать не принесла бы ради своего ребенка. Во всяком случае, я оказалась именно такой матерью.
Но боже, как же мне плохо! И зачем я только поперлась на это проклятое день рождения? Надо было сразу уезжать, как только все было готово к побегу.
Дура! Дура! Дура!
А ведь я так надеялась, что у меня получится спастись и избежать всего этого кошмара.
Когда Илья отвез меня на вокзал, и мне удалось перекупить билет у женщины, безуспешно пытавшейся сдать его в кассу, я в это почти поверила, хоть и тряслась всю дорогу до соседнего города, как припадочная, поминутно высматривая в ночной темноте погоню.
Стоило редким огонькам, проезжающих машин, осветить трассу, как я обливалась холодным потом, вжималась в потертое сиденье и начинала задыхаться. Девушка, сидевшая рядом, напряженно косилась, но у меня не получалось держать себя в руках и делать вид, что все в порядке. Гонимая страхом, я вышла на пару остановок раньше, в каком -то совершенно неизвестном мне городке. Мне тогда показалось это хорошей идеей, чтобы запутать следы. Вот только было поздно. Поздно, как выяснилось, с самого начала.
Не успела я осмотреться на местном автовокзале, как ко мне подошел мужчина и прежде, чем я дала дёру, ткнул в живот пистолетом, заставляя застыть парализованной от ужаса.
– Спокойно, я ничего тебе не сделаю, – процедил он мне в лицо, когда, задрожав, я начала всхлипывать.
– Пожалуйста, у-уберите, – заикаясь, попыталась я осторожно втиснуть руки между дулом и моим малышом, хоть и понимала всю бессмысленность этой попытки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Я уберу, только без глупостей и шума. Тихо-мирно идем к машине. Поняла?
Я лихорадочно закивала и, когда он убрал пистолет, начала оголтело хватать воздух ртом. Мне резко стало дурно, и я едва не осела на асфальт, прижимая дрожащие ладони к животу.
– Тихо-тихо, – пришпилив к себе и не теряя времени, потащил меня этот бугай к машине, припаркованной через дорогу, где нас ожидали еще двое таких же качков.
При виде них мелькнувшая было мысль попытаться привлечь чье-то внимание или как-то сбежать, тут же угасла. На меня накатил такой всеобъемлющий ужас, что я не смогла сдержать слез.
– Пожалуйста, давайте договоримся! Я заплачу. У меня есть драгоценности и деньги. Прошу вас! – вцепившись в подталкивающие меня руки, молю, заглядывая в равнодушные глаза.
– Села! – встряхнув, словно тряпичную куклу, затолкал мужик меня в машину.
Оказавшись между двумя крепкими телами на заднем сидении, я захлебывалась отчаянием, не в силах даже спросить, кто эти люди и что им от меня нужно. Натянутая, как струна, я просто смотрела прямо перед собой и плакала, сжимая бессильно руки на животе.
Однако, когда бугай за рулем ответил на звонок и произнес: "Да, Зоя Эльдаровна, везем", внутри меня, будто тумблер переключили.
Замерев от шока и всполыхнушей ярким заревом надежды, я жадно вслушивалась в разговор, но он длился всего пару секунд, из которых моим конвоиром ничего больше не было сказано.
– Вы к Долгову меня везете? – выдавила я, наконец, совладав с дрожью.
– Куда сказано – туда и везем. Кончай реветь, никто тебя убивать не собирается! – было мне ответом.
Я не знала, что думать. По всему выходило, что Долговская сестра послала этих головорезов по просьбе Сережи. Но тогда почему они ведут себя так, словно я у них в заложниках? Хотелось бы спросить, но я не решилась. Раздраженные, угрюмые рожи совершенно к этому не располагали.
Надо признать, как бы там ни было, но я успокоилась. Более того, где-то через час и вовсе расслабилась, решив, что это все-таки Серёжины люди. В конце концов, зачем его сестре кого -то посылать за мной?
Логично? Логично. Только вот логика моя была до умиления наивной. Я ведь даже и предположить не могла, что эта сука пойдет на сделку с моим отчимом и Елисеевым.
Розовые очки слетели с меня, когда вместо того, чтобы повернуть в сторону дома Долговской сестры, мы поехали в противоположную. Мое сердце одичало заколотилось о ребра при виде родного дома, замаячевшего на предрассветном горизонте.
Затравленно оглядываясь, я готова была биться о стекла, перегрызть глотки этим тупоголовым ублюдкам, только бы вырваться. Меня захлестнула такая паника, что я едва не выла в голос.
Встреча с отчимом не просто страшила, она доводила меня до состояния помешательства, ибо я знала, папа Гриша не пожалеет. Он даже собственных детей не жалел, когда дело касалось репутации и работы. Да и оброненное им по зиме: “Скажи моим людям, и они отлупят ее без следов.”, не оставляет никаких надежд на то, что меня не тронут.
– Господи, пожалуйста, пожалуйста! – сама не зная о чем, просила я, уткнувшись заплаканным лицом в ладони. Внутри все сжималось от страха.
Когда машина припарковалась у парадного входа и меня вывели на улицу, я совсем обезумела и, рванувшись на удачу, побежала прочь, но, естественно, меня тут же поймали и, скрутив, потащили в дом, где в холле меня уже ожидал бледный от ярости Можайский.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Представ перед ним, я попыталась взять себя в руки, но у меня ничего не получалось. Смотрела в его горящие холодным бешенством, будто полинявшие, голубые глаза, и задыхалась. Слезы ручьем текли по щекам, меня колотило, как припадочную.
Можайский молча оглядывал меня с ног до головы, будто музейный экспонат, а я за эти пару минут, казавшихся вечностью, от напряжения едва держалась на ногах.