Читать интересную книгу 1968. Год, который встряхнул мир. - Марк Курлански

Де Голль, никогда не умевший побороть в себе злопамятность, обрушил свое мщение как на печать, осмелившуюся критиковать его политический курс, так и на государственное телевидение, работники которого приняли участие в забастовке. Заручившись значительной поддержкой в парламенте, он принял решение допустить частных предпринимателей на один из двух государственных каналов. 1 октября, накануне вечерних новостей, телезрители услышали о сыре с чесноком,

о не поддающемся растягиванию свитере и о преимуществах молочного порошка. Для начала коммерсанты получили всего лишь две минуты эфирного времени в день, однако постепенно этот лимит должны были расширить. Кроме того, в «Новостях» цензура обычно вырезала более трети всего материала.

К концу лета де Голль нашел способ нейтрализовать вероятные выступления левых. Еще в 1185 году булыжники, вывороченные из мостовых Латинского квартала, оказались эффективным оружием в руках противников королевской власти. В следующий раз булыжники пошли в ход в 1830 году, потом — во время революции 1848 года, а затем — в 1871 году, когда их использовали коммунары, впервые исполнившие «Интернационал». Студенты, метавшие эти камни в 1968 году, хорошо знали их историю. На одном из плакатов Школы изящных искусств 1968 года изображен булыжник; подпись гласила: «Те, кому еще нет двадцати одного, вот ваш избирательный бюллетень!» Однако этому был положен конец. В августе де Голль распорядился заасфальтировать мостовые Латинского квартала.

17 июня Сорбонну покинули последние студенты из числа тех, кто удерживал ее более месяца. Книгоиздатели стали предлагать им сотрудничество. Не менее тридцати пяти изданий, посвященных студенческому движению, увидели свет к тому моменту, как последний бунтарь покинул стены Сорбонны. Характерно, что первой книгой в этой серии стал альбом фотографий, посвященных уличным боям. Кон-Бенди оказался прав: когда царит насилие, идея обесценивается. Тем не менее было издано множество других книг, включая те, что были написаны о Кон-Бенди или им самим. Свою книгу «Гошизм — левое движение» (с подзаголовком «Лекарство от старческого недуга под названием «коммунизм») он начинает с оправданий: «Эта книга была написана за пять недель. Такая поспешность не могла не отразиться на ней, однако издатель был вынужден выпустить книгу в свет до того, как рынок окажется перенасыщен». Далее Кон-Бенди пишет с обычной для него едкой иронией: «В рыночной экономике капиталисты охотно приближают собственную погибель (разумеется, не в физическом смысле, а в классовом) путем распространения революционных идей, которые могут принести им краткосрочную прибыль. За это они нам щедро платят (пятьдесят тысяч марок оказались на счету Дени Кон-Бенди еще до того, как он написал хотя бы одну строчку), причем даже в том случае, если знают, что эти деньги пойдут на изготовление «коктейля Молотова», поскольку они уверены, что революция невозможна. Нашим читателям предстоит оставить их в дураках!»

Революция возможна, но во Франции в 1968 году она не произошла. Классики марксизма утверждали, что революционеры должны содействовать постепенному формированию экономических предпосылок и совершенствовать свою идеологию. Ни того ни другого в тот год не наблюдалось. Был обыкновенный взрыв возмущения, направленный против той удушливой атмосферы застоя, в которой существовало французское общество. Результатом этого взрыва явились реформы, а не революция. Революции хотели одни лишь студенты. Они не смогли заразить этой идеей ни рабочих, ни широкую общественность, она (если перефразировать высказывание Камю, относящееся к началу 50-х) так сильно желала стабильности, что была готова мириться с несправедливостью. Университеты стали немногим более демократичными; студенты и преподаватели отныне могли общаться друг с другом. Общество вырвалось из реалий девятнадцатого века, попав во вторую половину двадцатого века. Однако в Европе в это время возобладал материализм и крайне мало внимания уделялось тем идеям, в которые свято верили юные студенты.

Кон-Бенди полагал, что сможет приехать во Францию через несколько недель, однако прошло десять лет, прежде чем ему было разрешено вернуться. «Это меня спасло, — так отозвался Кон-Бенди о своем изгнании. — Когда становишься столь знаменитым за такой короткий срок, трудно найти себя. В Германии я должен был заняться работой над собой».

В сентябре в рамках проведения книжной ярмарки во Франкфурте в городском соборе в честь Леопольда Сенгора, президента Сенегала, исполнялся квартет Моцарта. Тысячи людей, собравшихся у стен храма, в то время как полиция пыталась разогнать их с помощью водометов, скандировали: «Freidenspreis macht Senghor weiss!» («Премия мира обеляет Сенгора!») Студенты выступали против присуждения премии мира политическому лидеру, чей режим практиковал крайне жестокие репрессии по отношению к студенчеству. Полетели бутылки и камни, полиция стала сдерживать натиск толпы; внезапно невысокий рыжеволосый человек, оказавшийся Красным Дени, прорвался сквозь металлические заграждения и, получив от полицейских несколько ударов резиновой дубинкой, был арестован.

Когда настало время предстать перед судом, Кон-Бенди узнал: по случайному стечению обстоятельств судебное заседание должно было состояться на той же неделе, что и судебный процесс в Варшаве над лидерами польского студенческого движения Яцеком Куронем и Каролем Модзалевским. Подобные вещи по-прежнему вызывали в Париже огромный интерес; особенно высокую активность развили Ален Кривэн и члены «Революционной коммунистической молодежи», которые во время манифестаций скандировали: «Свободу Куроню и Мод-залевскому!» Возврат в те дни, когда полиция вторгалась на территорию университетских городков, во Франции был уже немыслим, и троцкисты пустили в обращение такую шутку: «Какая полиция является самой образованной в мире?» Ответ: «Польская, потому что она постоянно наведывается в университет».

Во Франкфурте Кон-Бенди предстал перед судебной коллегией в зале суда, битком набитом его юными сторонниками. Судья спросил, как его зовут, и Кон-Бенди осознал, что теперь у него есть и подходящий случай, и аудитория. Он громко и четко ответил: «Куронь и Модзалевский».

«Что? — не понял судья. — Кто?» — спросил он, глядя на Кон-Бенди так, словно пытался выяснить, не сумасшедший ли перед ним.

«Что? — заволновалась молодежь в зале. — Кто? Что он сказал?»

И тут Кон-Бенди понял: никто в зале суда, включая судью, не знал, кто такие Куронь и Модзалевский. Ему пришлось объяснить, что эти люди — польские диссиденты, после чего он рассказал об открытом письме и студенческом движении, а также о том, что суд над ними состоится на этой неделе. Когда всем все стало ясно, момент был упущен. По словам Эбби Хоффмана, ничто так не убивает драматический эффект, как доскональное объяснение.

Студенческий плакат. Париж, 1968.

Глава 13

МЕСТО, ГДЕ МОЖНО ЖИТЬ

Весна будет чудесной; когда рапсы расцветут, истина победит.

Чешский студенческий лозунг, 1968

Когда короткие холодные сырые дни сменились более длинными и теплыми, а солнце стало рассеивать мрак, старая Прага и ее молодежь заразились духом оптимизма, какой трудно было найти в ту весну где-либо еще. Переговоры в Париже показывали, что конца войне во Вьетнаме не видно. Из-за войны в Биаф-ре умирали от голода дети. Как казалось, не было надежды на мир на Ближнем Востоке. Студенческое движение в Польше, во Франции и в Германии было раздавлено — и только в Праге сохранялся оптимизм или по крайней мере решимость. Открывались новые клубы, заполненные длинноволосыми молодыми людьми, женщинами в мини-юбках, бархатных сапожках и ажурных колготках. В клубах стояли проигрыватели-автоматы, из которых раздавалась американская музыка.

Тысячи людей в Праге, особенно молодых, вышли на улицы 15 февраля, чтобы отпраздновать победу чехословацких хоккеистов над не знавшей поражений советской командой со счетом 5:4 на зимних Олимпийских играх в Гренобле (Франция), — и, казалось, так и остались на улице. Игру обсуждали несколько недель. Было распространено мнение, что если бы у власти оставался Новотный, чехословацкой команде не позволили бы победить. Никто не мог толком объяснить, как именно Новотный мог бы сделать это. Просто думали, что при Новотном вообще ничего невозможно, а без него казалось возможным все. И в то время как из соседней Польши приходили удручающие новости, чехословацкая пресса защищала студенческое движение столь прямо и откровенно, что приводила в возбуждение и даже шокировала свою аудиторию.

Средства массовой информации — печать, радио, телевидение — до сих пор почти полностью контролировались правительством, но, к совершенному удивлению читателей, слушателей и зрителей, правительство использовало прессу для пропаганды идеи демократии — коммунистической демократии, как это всегда осторожно подчеркивалось. Независимый и мысливший в реформаторском духе Союз писателей, в свое время рассматривавшийся как кучка диссидентов, получил разрешение издавать собственный печатный орган — «Лите-рарни листы», то есть «Литературный журнал», хотя ему пришлось бороться за выделение достаточного количества бумаги для еженедельника. Теперь такое случалось часто. Высшие руководители что-то разрешали, а нижестоящие бюрократы продолжали чинить препятствия. Но чем больше проходило времени и чем больше Дубчек проводил чистку в среде «старой гвардии», тем реже происходили подобные инциденты.