— Вы спрашивали о моей семье, — неожиданно заговорил Долтон, но не остановился и не взглянул на Джуд, чтобы убедиться, что она слушает его. — Я не знаю, кто мой отец. Моя мать была певицей и всегда мечтала о сцене. Она была красива и имела ангельский голос, если можно верить впечатлениям маленького мальчика, который безумно любил ее. — Берущая за душу улыбка тронула его губы редко проявляемой и почти забытой нежностью. — У нас была беспокойная жизнь, бесконечные отели и дешевые комнаты, постоянные переезды в поисках работы. И масса разных мужчин. — Он произнес это язвительно, но Джуд почувствовала в нем легкое напряжение, как будто под быстро зажившей поверхностью все еще гноились давние раны. Ее мягкое сердце сжалось от боли за мальчика, вынужденного так судить о своей матери. — Через маленький городок, где мы жили, проезжала труппа актеров. Их менеджер услышал, как поет мама, и делал все, чтобы уговорить ее присоединиться к ним. Его уговоры продолжились под простынями, он стал ее любовником. Он ей нравился, и она убедила себя, что в свое время он поступит справедливо с нами и женится на ней, хотя я никогда не слышал, чтобы он упоминал об этом. Он и я не питали особых чувств друг к другу, — нет, это неправда. У нас были чувства, и в первую очередь ревность. Ему не нравилось, что она уделяет мне так много времени. Когда труппе пришло время ехать дальше, он снова попросил маму поехать с ними. Единственная загвоздка была в том, что для меня там не нашлось места.
Воспоминание все еще обжигало Долтона, когда он представлял, как мать, склонившись над его кроватью, просит его понять сделанный ею выбор. Она сказала сыну, что это их шанс и нужно воспользоваться им, чтобы стать кем-то. Она мечтала, что благодаря ее голосу ее будут добиваться, мечтала о деньгах, которые дождем польются на нее. Она сказала, что любовник сделает из нее честную женщину, даст ей свое имя и настоящий дом, где они будут семьей. Мальчик сквозь слезы сердито возразил, что они и так семья, но его мольба не возымела действия. Последний раз он видел мать через железную калитку сиротского приюта, запертую воспитателями, чтобы он не бросился вслед за матерью. Она была одета во все белое, как ангел, и ее глаза были полны печали, когда она, обернувшись, пообещала, что пришлет за ним… скоро.
— Я получил от нее почтовую открытку. Она была отправлена из Сан-Франциско. Это был единственный раз, когда от нее пришло какое-то известие. Я ждал, я много лет ждал, что она выполнит свое обещание. Я ждал в том ужасном заведении, видя, как других детей забирали хорошие люди. Но я ждал, потому что у меня была мать, которая обещала прислать за мной. Месяц или два она посылала деньги на мое содержание, а потом и это прекратилось. Добрые сестры говорили мне, что с ней, должно быть, случилось что-то страшное, возможно, она умерла. Не очень добрые сестры сказали, что она устроила себе хорошую жизнь и совершенно забыла обо мне. Спустя некоторое время уже не имело значения, что произошло на самом деле. Все, что я знал, это что она не сдержала обещания, и я никогда не прощу ей этого.
Долтон прекратил свое бесцельное хождение и просто стоял и смотрел в темноту. Он выглядел далеким и неприступным, его черты застыли, а в глазах поблескивала синева, как будто лунный свет играл в холодном горном ручье. И Джуд не могла не посочувствовать его безмолвному страданию. Он чуть вздрогнул, вернувшись в настоящее, когда ее ладонь коснулась его поясницы, но не захотел взглянуть на Джуд.
— Она бы послала за вами, если бы могла. — Внутреннее чутье подсказало Джуд нужные слова.
— На протяжении многих лет я старался верить в это, — усмехнулся Долтон, — но больше не верю.
— Поэтому вы хотите поехать в Сан-Франциско? Чтобы найти ее?
— Нет, — слишком поспешно для абсолютно честного ответа возразил он. — Я хочу поехать туда, чтобы понять, что там такого особенного, что она не захотела вернуться ко мне.
Глубокая печаль задела чувствительную струну в душе Джуд. Ей захотелось обнять Долтона, погладить его наморщенный лоб, как она гладила Сэмми, поклясться, что она не будет похожа на его вероломную мать, что она всегда будет с ним. Но в это хрупкое мгновение откровенности — первое в его жизни, как могла догадаться Джуд — она не осмелилась этого сделать.
— Вы не должны ненавидеть ее за то, что от нее не зависело, — ласково сказала Джуд. Если его сердце смягчится по отношению к женщине, которая предала его, тогда, возможно, у Джуд будет какая-то надежда.
Но большая половина жизни Долтона Макензи была пропитана горечью, и он не мог так быстро и легко прийти к прощению матери или самого себя.
— Да, — сухо усмехнулся Долтон, — пожалуй, я не должен ненавидеть ее. Она преподала мне ценный жизненный урок — научила меня, как важно сдерживать данное однажды обещание. Я жил с этим простым правилом, потому что не мог допустить мысли поступить с кем-то так, как поступили со мной. — Он наконец взглянул на Джуд, и его взгляд был бушующим морем страдания и гнева. — Вы ведь знаете, что такое честность? Именно поэтому вы держитесь за эту землю, которая вам не нужна, и стараетесь осуществить чужие мечты. Не глупо ли поступаем мы оба, Джуд, когда я бегу от своей ответственности, а вы прячетесь за своей? Быть может, те, кого мы любили, сыграли с нами злую шутку?
— Иногда я сама задаю себе те же вопросы. — Джуд неожиданно рассмеялась, потому что смеяться было проще, чем горевать из-за того, что сказанное им было правдой.
Их руки тесно сплелись, сердцебиения слились воедино, а языки искали вкуса утешающей боль страсти. Мгновенно они утратили контроль над происходящим, и сухой трут вспыхнул, едва его коснулось жадное пламя. В этом пожаре вздохов и бессильных стонов капитуляции все разочарования, вся боль и тяжесть прошлых грехов были забыты.
Необходимость нежности исчезла, и Долтон, схватив большую прядь волос Джуд, чтобы удержать неподвижно ее голову, устремился к ее рту. Джуд услышала низкий, жалобный звук и была поражена, осознав, что он исходит от нее. В ней возникло и болезненно разрасталось желание, горячее и все еще незнакомое.
— Люби меня, Долтон, — простонала она между его безумными поцелуями и прижалась к Долтону, стараясь унять внутреннюю боль, когда уже больше не могла вытерпеть эту муку. Он замер, чуть не признавшись, что любит ее, и оглянулся на дом, понимая, что там для них не найдется места.
— Где? — с нетерпением спросил он.
Не говоря ни слова, Джуд взяла в свои руки его большую руку и повела Долтона к конюшне. Хорошо навешенная дверь беззвучно отворилась, и их окутали крепкие запахи сена и теплых животных. Войдя внутрь, Джуд отпустила его руку, чтобы зажечь фонарь, а потом, широко раскрыв глаза, взглянула на него. И Долгой улыбнулся, воодушевленный этим последним выражением. Решительно сняв с него стетсон и бросив его на кучу сена, Джуд пробежала пальцами по волосам Долтона, аккуратно, коротко подстриженным по последней моде, и, заметив, что они слегка поредели, подумала о том, как его тщеславие воспримет неизбежность, приходящую с возрастом. Она хотела узнать это, будучи рядом с ним, она хотела стареть вместе с ним, не упуская ни единого момента его жизни. Немного ошеломленный, Долтон стоял неподвижно, позволяя ей скользящими прикосновениями изучать его лицо. Джуд погладила ему виски и провела пальцами вдоль бровей, уже отросших и ставших шире — от ожогов осталось лишь слабое воспоминание в виде незагорелых складок кожи вокруг глаз. Джуд задержалась на твердом квадратном подбородке с выросшей к вечеру щетиной и провела большими пальцами по улыбающимся губам.