Читать интересную книгу История русского романа. Том 1 - Коллектив авторов

Исторический роман Вальтера Скотта положил начало развитию реализма в историческом жанре. Историческая точка зрения на действительность как важнейшее и необходимое условие ее правдивого изображения нашла свою объективную художественную форму в том именно жанре, где могущество и сила нового метода изображения жизни проявились наиболее наглядно, с результатами, поразившими современников. «Шотландский чародей» так свободно и с такой убедительной правдой воссоздавал картины далекого и, казалось, навсегда исчезнувшего прошлого, что изумленным читателям всех стран Европы это казалось волшебством гения. Но могучий талант Вальтера Скотта выразил языком искусства то, что было духом времени, отразившим всемирно — исторический опыт народов в эпоху буржуазно — демократической революции.

Если проникновение духа истории в искусство и литературу было всемирным явлением, то всеобщей оказалась и основная форма этого проникновения — исторический роман, оттеснивший в 30–е годы на второй план историческую драму, занимавшую первое место в историческом жанре в период «бури и натиска», в период нарастания и развития буржуазной революции. Непосредственное отражение в действии бурного столкновения общественных противоречий сменяется эпической формой их познания и раскрытия в современной действительности и в прошлом. Такой формой и был роман вообще, исторический роман — в частности.

Вслед за Вальтером Скоттом в жанре исторического романа начинают писать крупнейшие мастера западной литературы — реалисты Бальзак, Стендаль, Мериме, романтик Виктор Гюго во Франции, А. Манцони — в Италии, Ф. Купер — в США. Большинство из них указывают на Вальтера Скотта как на своего учителя.

На Западе всеобщее увлечение историческим романом современники — объясняли характером самой эпохи, наступившей после драматического финала наполеоновской эпопеи. В одной из журнальных статей 30–х годов читаем: «Раньше довольствовались при знакомстве с историей рассказами о сражениях и победах, теперь же „вопрошают прошлое“ и хотят вникнуть в „самые мельчайшие подробности внутренней жизни…“».[278] Именно этому интересу к «внутреннему», «домашнему», «повседневному» в истории и отвечал реалистический исторический роман начала XIX века.

С нарастающим успехом читались исторические романы и в России, прежде всего романы Вальтера Скотта. Переводы его произведений начались еще с 1820 года. Примечательно, что наибольшее количество переводов романов Вальтера Скотта приходится на 1826–1828 годы, на канун появления русского исторического романа. «Вальтера Скотта знали во всех кругах русского общества, его имя, его герои, его сюжеты делались общедоступными и входили в обиход ежедневных разговоров, споров, — сравнений, ссылок».[279]

Читая романы «шотландского чародея», удивлялись «искусству, с которым Вальтер Скотт иногда одною чертою придает жизнь и истину лицам, какие выводит на сцену».[280] Имя Вальтера Скотта — одно из самых частых в литературной полемике журналов 30–х годов. «Вальтер Скотт решил наклонность века к историческим подробностям, создал исторический роман, который стал теперь потребностию всего читающего мира, от стен Москвы до Вашингтона, от кабинета вельможи до прилавка мелочного торгаша», — читаем в статье Марлинского о романе Н. А. Полевого «Клятва при гробе господнем».[281]

В литературе каждой страны источником развития исторического романа, его содержания была национальная действительность, конкретная социально — политическая обстановка, на почве которой возник как самый интерес к историческому прошлому, так и различные направления в историческом романе. Вместе с тем было бы нелепо отрицать, что исторический роман в русской литературе сложился под влиянием художественного опыта ранее возникшего западноевропейского исторического романа и прежде всего романа Вальтера Скотта. «На смену старой местной и национальной замкнутости… приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга… Плоды духовной деятельности отдельных наций становятся общим достоянием. Национальная односторонность и ограниченность становятся всё более и более невозможными, и из множества национальных и местных литератур образуется одна всемирная литература».[282]

Развитие исторического романа в русской литературе опережает появление социального романа о современности. Бурные исторические события начала века, трагическая неудача декабристов выдвинули проблемы истории на первое место в развитии русской общественной мысли конца 20–30–х годов. Невозможно было решать какие‑либо вопросы современности без обобщения опыта истории, без освоения исторической точки зрения на ход общественного развития. Вместе с тем эпоха романтизма, самый характер романтического мировоззрения, господствовавшего в передовых кругах общества, способствовали интересу к истории и, напротив, отвлекали от конкретных социальных вопросов действительности. Худо жественный метод романтизма рассматривал человека в его национально- историческом своеобразии, романтически понятом, но отрывал человека от социальной среды, его породившей. Следует также иметь в виду, что в русской повествовательной прозе 20–х годов, развитие которой подготавливало появление романа, историческая тема звучала сильнее, чем тема современности. Понадобился опыт повестей 30–х годов и прежде всего Гоголя, а затем писателей «натуральной школы», чтобы в русской литературе появился прозаический социальный роман о современности. Одним из его предшественников был и исторический роман 30–х годов. С его помощью в различных формах в метод художественной литературы всё глубже входил принцип историзма, который был необходим и для развития реалистического романа о современности.

Дух истории всё глубже проникал и в русскую общественную мысль, и в русскую литературу.

Понятно, какой огромный интерес должны были вызвать у русской читающей публики исторические романы, посвященные своей родной, национальной истории.

Одним из первых это почувствовал Пушкин. По возвращении из ссылки в Москву поэт говорил своим друзьям: «Бог даст, мы напишем исторический роман, на который и чужие полюбуются».[283] Пушкин имел в виду задуманный им исторический роман из эпохи Петра I. Летом 1827 года он начинает работу над романом «Арап Петра Великого».

В начале романа Пушкин дает выразительную и исторически верную картину быта высшего дворянского общества Франции первой четверти

XVIII века. Пушкин подчеркивает экономический и моральный упадок беспечной и легкомысленной аристократии: «…ничто не могло сравниться с вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов того времени…, алчность к деньгам соединилась с жаждою наслаждений и рассеянности; имения исчезали; нравственность гибла; французы смеялись и рассчитывали, и государство распадалось под игривые припевы сатирических водевилей» (П, VIII1, 3). Версаль эпохи регентства является как бы иллюстрацией к тем размышлениям о причинах политических переворотов, которые возникали у Пушкина во время его работы над запиской «О народном воспитании» (1826). И здесь, в романе, и позднее, в заметках 30–х годов о французской революции, и в стихотворении «К вельможе» (1830), явившемся по своему историческому содержанию прямым продолжением картины, нарисованной в первой главе «Арапа Петра Великого», Пушкин развивает идею исторической закономерности французской революции и гибели старого порядка во Франции в конце XVIII века.

Картине упадка французского государства, моральной распущенности аристократии, беспечности герцога Орлеанского Пушкин противопоставляет в романе образ молодой, полной творческой силы петровской России, суровую простоту петербургского двора, заботы Петра о государстве.

Эпоха Петра раскрывается Пушкиным главным образом со стороны «образа правления», культуры и нравов русского народа или, как Пушкин писал в заметке «О народности в литературе», «обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому‑нибудь народу» (П, XI, 40). Пушкин стремился показать петровское время в столкновении нового со старым (семья боярина Ржевского), в противоречивом и порой комическом сочетании освященных веками привычек и новых порядков, вводимых Петром.

В образах Ибрагима и легкомысленного щеголя Корсакова Пушкин исторически верно намечает две противоположные тенденции в развитии дворянского общества, порожденные петровской реформой, те два типа русского дворянства, о которых позднее писал Герцен, облик которых освещен Толстым в «Войне и мире». По стремлениям своего духа и по смыслу своей деятельности Ибрагим является наиболее ранним представителем того немногочисленного просвещенного и прогрессивного дворянства, из среды которого в последующие эпохи вышли некоторые видные деятели русской культуры.