Через четверть часа далекие ворота распахнулись, въехала роскошная черная машина. Из особняка вышел Конон, явно сообщили по мобильнику. Аверьян успел за это время опустошить две вазы с фруктами, но разорить капиталиста не получалось: Нюрка подкатила столик с новыми гроздьями, ягоды еще крупнее, едва не лопаются от распирающего сладкого сока, а в желтых грушах видны плавающие в середке черные зернышки.
Конон встретил Костомара, когда тот вылезал из машины, коротко переговорил, я видел, как Конон широким жестом указал в нашу сторону.
– Аверьян, – предупредил я, – кончай жевать зелень. Подтяни пузо, у них видишь какие фигуры?
Аверьян произнес с чувством:
– Пруссаки!.. Им бы декариса подсунуть… Это глистогонное.
Мы встали, Аверьян и Нинель с Кононом поздоровались почтительно, как с королем, а на Костомара смотрели с немым восхищением, так смотрели соседи Менделеева на лучшего в мире «чемоданных дел мастера».
Мне показалось, что Костомар все понял, глаза хитрые и довольные.
За столом, как принято, несколько минут говорили, как винни-пухи в гостях у кролика, о погоде, чистом воздухе, кислороде, потом Конон упомянул игровую индустрию, и это было как брошенный в тихий пруд булыжник.
Лягушки, что на широких листьях кувшинок нежились под ласковым солнцем, с шумом попрыгали в воду. Взлетели брызги, листья закачались, а с близкого дна поднялись желто-коричневые облака дыма, похожие на подземные взрывы.
Аверьян почтительно заметил, что многими средствами СМИ создание и развитие игр… то бишь байм рассматривается как наступление на культуру.
– Как истребление культуры, – пискнула Нинель. Голосок у нее от чрезмерной почтительности стал противно сладеньким и заискивающим.
Конон повернул голову к знатному гостю. Костомар отщипывал по ягодке, бросал в рот. Я слышал, как под крепкими металлокерамическими зубами хрустят зернышки.
– Почему именно истребление культуры?.. – переспросил он задумчиво. – Сейчас у нас – под «нас» я имею в виду человечество – уже есть некоторый опыт и по этой части! Не первый раз старая культура гибнет под натиском новой. Это было еще с пещерных времен во все эпохи. И всякий раз был громкий вопль о гибели культуры вообще под натиском дикости и варварства. И в самом деле, демагогия ни при чем, культурному человеку тех времен так это и казалось!..
Конон спросил с усмешкой:
– А было не так?
– А вы представьте себе: существует красивая изысканная культура человеческих жертвоприношений. Все под торжественную музыку и песнопения. Ритуальные пляски оттачивались веками, каждое движение было исполнено глубокого смысла и несло в себе два-три хитроумных толкования, от знания которых знатоки получали чисто эстетическое наслаждение… Это действо совершалось в огромных величественных храмах, которые строились веками, украшались еще сотню-другую лет, становились национальным достоянием, чудом света!.. А отточенные красивые движения главного жреца, который виртуозно вспарывает грудь девственницы, вырывает оттуда еще трепещущее сердце и под крики ликующего народа победно вздымает над головой! А огромный алтарь, украшенный золотом и серебром, который создавали в творческих муках древние дизайнеры? А высокие своды храма, где так красиво резонируют предсмертные крики жертв? Все это было эстетически прекрасно, и прогресс ожидался лишь в дальнейшем украшении храмов, в строительстве еще более огромных, величественных. Алтари должны были украшаться еще и алмазами, а спор возникал только в таких сложных вопросах: в сторону востока или в сторону зюйд-зюйд-веста располагать жертву головой?
Конон кивнул, мы молчали. Костомар продолжил:
– Но вот, к примеру, появились какие-то дикие христиане, которые начисто отрицали жертвоприношения, а сами собирались – подумать только! – в грязных пещерах. И когда они начали теснить старую культуру, то это воспринялось как крушение культуры вообще. Так и в нашем случае. Эти молодые баймеры… это ростки новой культуры. Возможно, мы с вами ее не увидим, не успеем, но ростки вот они, шашлычок грызут из приличия… Их уж не затоптать, их много. А мы, как те редкие чудаки из старых римлян, что вроде бы неплохо устроились и при старой культуре, но все же сумели понять и странные прелести новой… мы приняли эту новую культуру, которая сейчас еще грубая и неотесанная, но этот гадкий утенок обязательно и очень скоро превратится в большого прекрасного лебедя! Так что мы выберем?
Конон покрутил головой:
– А что, мы еще не выбрали? Мне кажется, что мы как раз те, которые устраиваются неплохо при любой культуре.
Академик слегка поморщился, не устраивает слово «устраиваются», но затем сам засмеялся.
– Впрочем, специалисты нужны при любой культуре. И что вы можете предложить?
Конон посерьезнел.
– Как римский патриций, – сказал он, – который имеет латифундии и толпы рабов на каменоломнях, я беру на себя финансовую часть. Обещаю в процесс создания баймы не вмешиваться. Хочется, конечно, но я сознаю, что я не совершенство, а это опасно… Опасно в том, что меня могут послушать лишь потому, что у меня эти самые латимерии, а не потому, что я такое вот совершенство. Потому обещаю… Но вы уж совсем меня не выталкивайте из команды! Я не последний дурак, я ж с вами сижу, а не в казино!
Академик кивал, но шутки не принял, спросил с непроницаемым лицом:
– Насколько долго вы сможете финансировать проект? Современные баймы – процесс сложный. И долгий.
– Я не мальчишка, чтобы кидаться из стороны в сторону, – ответил Конон. – Мне шестьдесят один год, а в этом возрасте время уже летит, летит! Сделаете за год – прекрасно, за три – замечательно, за пять или десять – тоже нормально. Это шестнадцатилетним год – огромный срок. А у нас с вами летят уже не годы, а десятки лет…
Академик некоторое время изучал его из-под нависших бровей, потом протянул через стол руку. Конон встретил ее над серединой стола, пожал. Чем-то они были похожи, эти два крепких самца, чем-то очень похожи.
ГЛАВА 10
Нюрка прикатила новый столик, весь верхний этаж занят кувшинами и графинами с соком. Конон вытащил из-под одного отпечатанный на принтере листок, подал Костомару. Тот изучал некоторое время, сказал с удивлением:
– Так у вас и рейнское за семьдесят третий есть?.. Тогда ж была такая засуха, что все виноградники погибли. А что уцелело, то… по-моему, все вино того года закупил какой-то нефтяной шейх?
– Все, – сообщил Конон самодовольно. – Нюра, отметь… Тогда мне, понятно, на одну бутылку надо было работать десять лет… Но теперь я покупаю напрямую у этого шейха.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});