центральной газете однажды выступил с большой статьей, в которой писал о заслугах обер-мастера Марка Шевчука, — однако ничем не мог пронять толстокожего усатого медведя. Казалось, что тот еще больше замыкался, и Лебедь уже начинал всерьез опасаться. Ничего он не боялся на заводе, даже гнева Морозова, но стоило лишь обер-мастеру прищурить глаз и сгрести в кулак свои усы, как Лебедя пробирала дрожь.
Возвращение на завод Надежды сулило внести в их взаимоотношения новое, обещало перемену к лучшему. С первой же встречи он решил действовать через нее. Хорошо зная женские слабости, он был уверен, что вскружить голову племяннице Марка Ивановича будет нетрудно. Однако именно Надежда спутала все его карты. Она чуралась его ухаживаний. Пришлось направить на эту женщину и гнев Шафороста, и бдительность Стороженка, даже использовать аварию, чтобы восстановить против нее всех, а затем одному выступить перед нею в роли бескорыстного защитника. Но, добиваясь ее расположения, он в азарте сбился с заранее намеченной дороги, заблудился, словно в тумане, и сам незаметно поддался ее обаянию.
Недаром говорят, что если привлекательное недостижимо, то оно становится во сто крат привлекательнее. А Надежда оказалась для него не только привлекательной женщиной. В ней было что-то совершенно отличное и от его уральской невесты, и от многих других женщин, которых он знал, не говоря уже о Ларисе: что-то чарующе женственное, такое светлое и чистое, что при встрече ему самому хотелось стать светлее и чище. Поэтому в тот вечер, когда Надежда, ошеломленная аварией, рыдала на берегу у тополя, а он, утешая ее, возмущался бездушием Шафороста, Лебедю казалось, что он готов ради нее пойти на разрыв со всеми, даже с Шафоростом.
Неизвестно, как бы дальше развивались события, если бы на Запорожье не обрушилась гроза бомбардировок. Ужасы воздушных налетов испугали Лебедя и быстро отрезвили его от опьянения женскими чарами. В первые дни он прямо-таки не мог заставить себя вылезти из бомбоубежища и беспрерывно «болел».
Но как ни странно, этой спасительной «болезнью» он был обязан опять-таки Надежде. Еще при первой встрече с нею, пытаясь оправдаться в неприятной немой стычке в автобусе, ему пришло в голову сослаться на болезнь. Потом он не раз упрекал себя за неосторожное поведение в автобусе, которое немало повредило его отношениям с Надеждой, и за выдуманный радикулит. Но как пригодилась ему эта выдумка во время налетов! Лебедь захромал, приобрел даже палку. Нашлись и врачи, которые подтвердили обострение хронического радикулита. И на заводе ни у кого не было оснований упрекать больного человека за неявку на работу. А когда он порой, в часы затишья, появлялся в цехе, с трудом волоча ногу, многие рассматривали его появление как своего рода подвиг.
Надежду тогда тревожило его недомогание. Но Лебедь о ней уже не думал. Он лихорадочно отыскивал возможность вырваться из этого ада. А вырваться было уже нелегко. Город объявили на осадном положении. Трибуналы действовали беспощадно: дезертирство влекло за собой расстрел. Конечно, можно было бы скрыться, но Лебедь не хотел исчезать так, как это сделал потом Стороженко, навлекший на себя гнев и презрение всего коллектива. Нужно было найти законную возможность. И такая возможность сама пришла: Морозов послал его на товарную.
На станцию, которая подвергалась бомбардировке, Лебедь и не собирался ехать. Заводская полуторка, обнаруженная на шоссе разбитой, принадлежала не Лебедю, а инженеру с насосной, которого все еще безуспешно разыскивали. Выехав со двора, машина Лебедя сразу же свернула в противоположную от станции сторону и через час находилась уже далеко за городом. Лебедь был уверен, что за ночь город «накроется».
Может быть, за ночь он далеко убежал бы от Запорожья, если бы навстречу не двигалась волна свежих, наскоро переформированных воинских частей, спешивших к Днепру, чтобы закрыть прорыв. По разбитым, покрытым лужами и перепаханным танками дорогам, а то и без всяких дорог, прямо по пашне, по стерне, по свежим озимым посевам в несколько рядов тянулись длинные вереницы воинских частей на машинах, с пушками, тягачами, обозами, и эта волна поглотила в конце концов и Лебедя.
Тогда не спрашивали, да и некогда было расспрашивать, кто, куда и зачем едет. Заворачивали все, что могло пригодиться фронту, и Лебедь очутился в «дикой» колонне, как называли в то время автоколонны, состоявшие из разных перехваченных гражданских машин, брошенных на подвозку снарядов.
Конечно, он здесь долго не задержался. Изобретательность и тут ему не изменила. С помощью доброжелательного старшины удалось оторваться на машине от полосы боев и забиться в далекое глухое село, чтобы выждать там, пока сдадут Запорожье и настанет «законная» возможность с имеющимися у него документами свободно выехать за Волгу. Документы, путевки на дальний маршрут были выписаны для всех заводских машин заранее, однако они становились действительными только в случае, если город будет сдан. Почти месяц выжидал Лебедь в тихом, глухом селе, разбросанном на склонах степной балки, далеко от железной и шоссейной дорог. Там нашел он приют в клуне одного крестьянина. Но неожиданно в это село перебазировался штаб фронта, и комендантский наряд сразу же ухватился за «дикую» машину. Поэтому не удивительно, что Лебедь, заметив Надежду на плотине, испуганно проскочил мимо нее, позабыв о своей «болезни». Да ему и в самом деле надо было спешить: его вызывал комендант, от которого теперь зависела вся его судьба.
Надежда еще долго стояла на плотине после того, как фигура скрылась во тьме переулка, стояла и сама себе не верила: неужели ошиблась?
Эта мысль не оставляла ее всю дорогу, пока они возвращались на завод.
А на следующий день вдруг снова по всем цехам заговорили о Лебеде. Но заговорили уже совсем не так, как после торжественной минуты молчания. Словно буря пронеслась над лесом, рванула, раскачала деревья, и загудело, завихрилось все в гневном, грозном рокоте. Кто-то из заводских рабочих, возвращаясь из Донбасса с баллонами кислорода, почти у самого Запорожья случайно столкнулся с насмерть перепуганным Лебедем: его машину в составе «дикой» колонны под конвоем гнали на передовую.
Надежда, услышав эту новость, невольно с ужасом посмотрела на свои руки: ей показалось, что она долго соприкасалась с чем-то грязным и гадким.
— Слышала, дочка? — встретил ее Марка Иванович. — Я же говорил, что такая стерва и из-под бомбы выскользнет!
Но Надежда не слышала дядю. В это мгновение она мысленно снова очутилась в автобусе, куда через переднюю дверцу, расталкивая всех, нахально ворвался франт. «Хам!» — уколола его взглядом Надежда. «Хам!» — прочитал тот в ее взгляде. «Дуреха ты!» — «Негодяй!»
— Ты чего это вздрогнула? — удивился Марко Иванович.