должна быть дочерью Боччетты! – запротестовал внутренний голос, ибо для успеха плана требовалось именно то, что прежде внушало ему отчаяние и ужас. – Она должна быть дочерью Боччетты, это решено. Она его дочь, я знаю!» – вдалбливал он своему сердцу.
Не сводя глаз с двери, прижав ладони к вискам, Бехайм ждал. Он не ведал, что им руководило – страх или надежда. Ругал себя на чем свет стоит, высмеивал свою любовь, боролся с нею, воевал сам с собой и страшно злился, чувствуя, что она все еще не угасла.
А потом дверь открылась, и он увидел Никколу, и знал, что это она, еще прежде, чем увидел ее. Своей гордой летящей походкой она скользнула по саду, и свернула на дорогу, и пошла куда-то, как во сне.
Иоахим Бехайм шагал за нею следом, а любовь в нем умирала, коварно сраженная его волей, преданная гордыней; она мешала его плану и была не вправе жить.
Он шел за Никколой, не теряя ее из виду, и на ходу разрабатывал план, который решил осуществить не откладывая, в этот же день. За воротами Порта-Верчелли девушка секунду помедлила и направилась в сторону церкви Сант-Эусторджо. Ему вспомнилось, что она всякий день заходит в эту церковь и, преклонив колена перед резным распятием в нише бокового нефа, торопливым шепотом поверяет Спасителю свои упования. И бывало, когда случалось запоздать на свидание, она ссылалась на то, что навещала Господа Иисуса Христа в Сант-Эусторджо и беседовала с Ним дольше обычного.
«Ступай, ступай к Нему! – сказал Бехайм, когда она исчезла в полумраке церковного нефа. – Бог тебя не услышит. Он на моей стороне, Он указал мне этот путь, когда я воззвал к Нему, с Его помощью я добьюсь своего права».
И он поспешил к себе в мансарду дожидаться Никколы.
Войдя в комнату, она увидела, что он укладывает дорожный мешок и настолько увлечен этим занятием, что словно бы и не заметил ее прихода. Верхнее платье, исподнее, пояса, башмаки, рубахи и пестрые платки частью были сложены аккуратными стопками, частью же в полном беспорядке разбросаны на столе, на стульях, на постели.
Она испугалась, потому что никак не могла сообразить, добрый это знак или дурной, начало или конец, прощание навсегда или долгая совместная жизнь.
– Ты уезжаешь? – с трудом вымолвила она. – Хочешь оставить Милан?
– Ты дала согласие, – отозвался он, не поднимая глаз, – последовать за мной куда угодно. Наш путь лежит в Лекко и дальше, за Адду. А оттуда, при хороших лошадях, не более часа езды до венецианских земель.
– До венецианских земель! – ахнула Никкола, ведь она никогда не бывала дальше окрестных деревень, и эта поездка казалась ей огромным дерзким приключением. Она прильнула к нему. – Ты сомневался, что я поеду с тобой? Но разве я не отдала в твои руки все – и мою жизнь, и мою душу? Ты только день и час отъезда скажи, чтоб я была готова. Когда это будет – уже сегодня? А в Венеции… правда ли, что там среди дня собственного голоса не услышишь – с таким грохотом толкут под сводами перец? И скажи мне, найдется ли в твоем дорожном мешке местечко для вещей, которые я хочу взять с собой? Ведь надобно тебе знать, любимый, я не вовсе нищая. У меня есть шесть оловянных тарелок, две большие и четыре маленькие, потом еще салатница и два подсвечника, эти три вещи из серебра и с гербом Лукардези. Вдобавок есть у меня медный кувшин для воды, тяжелый, правда, и не очень-то удобный, так что, наверно, не стоит брать его в Венецию.
– Мне от этих вещей проку не много, – сказал Бехайм и поднял голову, глядя на девушку с видом озабоченным и хмурым. – Ты вот спрашиваешь о дне и часе, а назвать их я не могу. Дела призывают меня в Венецию, но, как на грех, возникли осложнения, все пошло не так, как я рассчитывал, – словом, у меня неприятности.
И как человек, не знающий, что ему делать, он развел руками.
Никкола, точно громом пораженная, с тревогой смотрела на него.
– Если у тебя неприятности, любимый, поделись со мной, – попросила она. – Я, конечно, не знаю, сумею ли помочь. Но я уверена, ради тебя я сделаю все на свете.
Он издал короткий смешок.
– Милая ты моя! Чем ты мне поможешь?! Ну да ладно, раз тебе так хочется знать про мои неприятности, скрывать не стану: дела мои обстоят не лучшим образом. Денег нехватка, причем значительной суммы, а она до крайности необходима, видит Бог, деньги мне нужны как никогда, а я понятия не имею, где их взять! Можешь представить себе, что путешествие вроде этого…
– Любимый, поверь, я тебя в расход не введу! – воскликнула Никкола испуганно. – Кусочек хлеба, яйцо или немножко фруктов – я и сыта…
Бехайм в ответ только плечами пожал.
– Речь не о пропитании, – объяснил он. – Такая поездка сопряжена еще и с другими, весьма значительными, тратами. А когда я сполна расплачусь с домохозяином, даже не знаю, хватит ли нам денег добраться хотя бы до Лекко и смогу ли я там оплатить ночлег. – И словно досадуя на себя за то, что все это ей рассказал, он добавил: – Ну вот, теперь ты знаешь мои обстоятельства, но что толку?
Никкола вздохнула и призадумалась.
– А много ли денег тебе недостает? – робко спросила она. – Велика ли сумма?
– Сорок дукатов… да-а, сказать легко, – отвечал Бехайм, – послушать – так вроде бы пустяк. Но эта сумма невероятно велика, когда нужно ее добыть, а ты не знаешь как. – И Бехайм якобы устало потер ладонью лоб.
– Сорок дукатов, – повторила Никкола и опять умолкла. Она думала о деньгах своего отца, которые он любил и берег как зеницу ока, старательно пряча от нее, а все же она приметила, в каких уголках и дырах, за какими камнями в стене и под какими плитами пола он их укрывал. Она читала в чертах любимого тревогу и огорчение, но решиться ей было нелегко. – Сорок дукатов… Сорок дукатов. Пожалуй… пожалуй, любимый, мне удастся добыть их.
– Тебе? – вскричал Бехайм, и голос его зазвенел радостным волнением. – Ты серьезно? В самом деле? Ты сможешь?.. Клянусь душой, тогда я избавлюсь от всех неприятностей! Да нет, не может быть. Не верю. Ты шутишь.
Мысленно Никкола все еще была в отцовском доме.
«Мой поступок не будет несправедливостью, – говорила она себе. – Видит бог, я должна взять то, что мне причитается. Я ухожу от него, но о приданом, даже о самом крохотном, он и слышать не захочет. Припасов на дорогу и то не даст. Сорок дукатов! Конечно, он их скоро хватится. У него ведь