— Нет, Артур, для маменьки наш брак не был бы счастьем, потому что он быстро бы тебе наскучил. Мне тоже ее желание давно известно — она прямой человек и не умеет хитрить, и когда-то я думала… но теперь это кончено… что могла бы… что все могло бы быть, как ей хотелось.
— Ты встретила кого-то другого, — сказал Пен, рассердившись на ее тон и вспомнив все, что произошло за последние дни.
— Неуместный намек, — возразила Лора, вскинув голову. — Сердце, которое, как ты уверяешь, в двадцать три года остыло для любви, должно бы остыть и для ревности. Тебе незачем знать, поощряла ли я кого-нибудь другого. Ни признавать такое обвинение, ни опровергать его я не намерена, и тебя прошу больше об этом не поминать.
— Прости, если я тебя обидел, Лора. Но если я ревную, разве это не доказывает, что я люблю?
— Только не меня, Артур. Возможно, тебе сейчас кажется, что ты меня любишь; но это только на минуту, только потому, что ты встретил отпор. Не будь препятствия, не стоило бы и стараться. Нет, Артур, ты меня не любишь. Я бы через три месяца тебе надоела, как… как все остальные; а маменька, видя тебя несчастным, будет огорчаться больше, чем она огорчится моим отказом. Останемся по-прежнему братом и сестрою, Артур. Ты переживешь это маленькое разочарование.
— Постараюсь! — сказал Артур, оскорбленный в лучших чувствах.
— Ты ведь и раньше старался, — сказала Лора с сердцем, — она уже давно сердилась на Пена и теперь решила высказаться начистоту. — А в следующий раз, Артур, когда будешь делать предложение, не говори девушке, как сказал мне: "Мое сердце молчит — я вас не люблю; но я готов на вас жениться, потому что таково желание моей матушки". За нашу любовь мы ждем большего… так мне кажется. Сама-то я этого не знаю, у меня нет опыта, хоть ты и намекал, что я встретила кого-то другого. А первой своей любви ты говорил, что у тебя усталое сердце? А второй говорил, что не любишь ее, но, если она хочет, готов на ней жениться?
— Ты… ты о ком? — спросил Артур, вспыхнув от гнева.
— О Бланш Амори, Артур Пенденнис! — гордо отвечала Лора. — Всего два месяца тому назад ты вздыхал у ее ног… писал ей стихи… оставлял их в дупле на берегу. Я все знала. Я видела… она сама мне показывала. Может, для вас обоих это была только шутка; но затевать новый роман слишком рано! Пережди хотя бы время своего… своего вдовства и не думай о женитьбе, пока не снял траура. (Тут глаза девушки наполнились слезами, и она смахнула их рукой). Мне больно, я сержусь, и это нехорошо, так что прости теперь ты меня, милый. Ты имел полное право полюбить Бланш. Она в тысячу раз красивее и интереснее, чем… чем все другие здешние девушки; а что у ней нет сердца — этого ты не мог знать, а значит, правильно поступил и расставшись с ней. Мне не следовало попрекать тебя ею, ведь она тебя обманула. Прости меня, Пен!
— Мы оба ревновали, — сказал Пен. — Давай же оба простим! — Он схватил ее за руку и хотел привлечь к себе: решив, что она смягчилась, он уже торжествовал победу.
Но она отпрянула от него, слезы ее высохли, и взгляд был так печален и строг, что молодой человек тоже невольно попятился.
— Пойми меня правильно, Артур, — сказала она. — Этому не бывать. Ты сам не понимаешь, о чем просишь, и не сердись, если я скажу, что, по-моему, ты этого не заслужил. Что ты предлагаешь женщине за ее любовь, почитание, покорность? Если я когда-нибудь произнесу этот обет, милый Пен, то, надеюсь, произнесу его от чистого сердца и с помощью божией сдержу. А ты… что тебя связывает? Многое из того, что для нас, бедных женщин, священно, для тебя пустой звук. Мне не хочется ни думать, ни спрашивать о том, как далеко ты зашел в своем неверии. Ты готов жениться, чтобы сделать угодное маменьке, и сам признаешься, что твое сердце мертво. Так что же ты мне предлагаешь? Какую безрассудную сделку? Месяц назад ты готов был отдать себя другой. Прошу тебя, не играй так опрометчиво сердцами, своим и чужими. Уезжай, поработай; уезжай и постарайся исправиться; ведь я вижу твои недостатки и теперь смею о них говорить; уезжай и достигни славы, раз ты считаешь, что это в твоих силах, а я буду молиться за моего брата и беречь нашу бесценную маменьку.
— И это твое последнее слово, Лора?
— Да, — отвечала она, склонив голову; и, еще, раз коснувшись его руки, ушла. Он видел, как она поднялась на увитое плющом крылечко и скрылась в доме. В ту же минуту занавески в спальне матери сомкнулись, но этого он не заметил — он и не подозревал, что Элен все время наблюдала за ними.
Какие чувства волновали его — радость, гнев? Он объяснился, и при мысли, что он по-прежнему свободен, сердце его втайне ликовало. Лора отказала ему, но разве она его не любит? Она не скрыла своей ревности; значит, сердце ее отдано ему, что бы ни говорили ее губы.
А теперь нам, возможно, следовало бы описать другую сцену — ту, что разыгралась между вдовой и Лорой, когда девушке пришлось рассказать Элен, что она отказала Артуру Пенденнису. Пожалуй, для Лоры то был самый трудный в ее жизни разговор, и самый мучительный. Но тяжело видеть, как несправедлива бывает хорошая женщина, а потому мы умолчим и о ссоре между Элен и ее приемной дочерью, и о горьких слезах, пролитых бедною девушкой. Это была их первая ссора, и оттого особенно болезненная. Она не кончилась и к отъезду Пена: Элен, которая могла простить почти все, не могла простить Лоре ее справедливое решение.
Глава XXVIII
Вавилон
Теперь мы приглашаем читателя покинуть леса и взморье Западной Англии, Клеверинг с его сплетнями, скучную жизнь смиренного Фэрокса, — и в дилижансе "Поспешающий" перенестись вместе с Артуром Пенденнисом в Лондон, куда он отбывает на решительный бой с жизнью и на поиски счастья. Карета мчится сквозь ночь, все дальше от родного дома, а молодой человек думает о том, что ждет его впереди, — как он будет работать и как благоразумно вести себя и кто знает? — может быть, преуспеет и прославится. Ему известно, что многие, менее достойные, обогнали его в жизненной гонке; первая неудача принесла с собой раскаяние и заставила призадуматься, однако не лишила его мужества, ни, добавим от себя, высокого мнения о собственной особе. Тысячи фантазий и планов не дают ему уснуть. Как он повзрослел за год несчастий и размышлений о жизни и о себе, миновавший с последней его поездки в Оксбридж по этой самой дороге! С неизъяснимой нежностью ночные его мысли обращаются к матери, которая благословила его в дорогу и все еще любит его и верит в него, несмотря на все прошлые грехи и ошибки! Храни ее бог! — молится он, подняв глаза к звездам. Господи, ниспошли мне сил, чтобы работать, терпеть, быть честным, бежать искушений, быть достойным ее беззаветной любви! Она сейчас тоже, верно, не спит и тоже воссылает отцу небесному молитвы о благополучии сына. Любовь ее — талисман, который не даст ему погибнуть. А любовь Лоры… он и ее увез бы с собой, но она не позволила, не сочла его достойным. Со стыдом и раскаянием он признает ее правоту, признает, насколько она лучше, выше его… и все же радуется своей свободе. "Она слишком хороша для меня", — думает он, как будто страшась ее непорочной красоты и невинности. Он не создан для такой подруги. Так распутный бродяга, некогда благочестивый и чистый сердцем, сторонится церкви, которую посещал в юные лета — сторонится боязливо, но без злобы, чувствуя только, что ему не место в этом священном убежище.
Занятый своими мыслями, Пен заснул, лишь когда забрезжило холодное октябрьское утро, а проснулся отдохнувший, с ясной головой, когда карета остановилась в городке Б., перед той самой харчевней, где он столько раз, еще веселым юнцом, завтракал по пути в школу и в колледж. Когда они снова пустились в дорогу, в небе сияло солнце, лошади бежали быстро, трубил рожок, миля пролетала за милей. Пен курил и балагурил с кондуктором и пассажирами, с каждой минутой знакомая дорога делалась все более оживленной; в X. последний раз сменили лошадей, и вот уже начался Лондон. Кто из нас в молодости не чувствовал сердечного трепета, въезжая в этот огромный город? Сотни других карет, тысячи людей спешили в столицу. "Здесь мое место, думал Пен. — Здесь меня ждет битва, в которой я либо одержу победу, либо погибну. До сих пор я был мальчишка, бездельник. О, как мне хочется доказать, что я могу быть мужчиной!" И с крыши кареты Пен всматривался в город с жадным нетерпением, какое испытывает солдат, выступая в поход.
По дороге Пен свел знакомство с каким-то неунывающим господином в потертом плаще, который то и дело поминал разных литераторов и сам оказался репортером лондонской газеты, посылавшей его в одно из западных графств на состязание по боксу. Он, как видно, был коротко знаком со всеми выдающимися писателями и говорил о Томе Гуде, Томе Кэмбелле, Сиднее Смите и прочих как о самых своих близких друзьях. Проезжая через Бромптон, он показал Пену известного обозревателя мистера Хэртла, который шагал по улице с большим черным зонтом. Пен, весь изогнувшись, долго провожал взглядом великого Хэртла. Он вспомнил, что тот учился в колледже св. Бонифация. Мистер Дулан, из газеты "Звезда" (так значилось на визитной карточке, которую он вручил Пену), подтвердил это, добавив, что близко его знает. Пен восхищался статьями мистера Хэртла и решил, что, увидев его, удостоился великой чести. В то время он еще сохранял простодушную веру в писателей, критиков и редакторов. Даже Уэга, чьи книги не казались ему вершиной человеческого гения, он втайне уважал как преуспевающего писателя. Он упомянул, что встречался с Уэгом в деревне, и Дулан сообщил ему, что сей прославленный автор получает за свои романы по триста фунтов с тома. Пен тут же прикинул, удастся ли ему зарабатывать пять тысяч в год.