Читать интересную книгу История Беларуси - Митрофан Довнар-Запольский

На основании отчетов визитаторов можно составить довольно полное представление о количестве школ, как непосредственно зависящих от округа, так и школ, содержимых монашескими орденами. Так, визитатор Богуш в 1803 г. осмотрел 13 училищ, открытых базилианами, с 3006 учениками. Эти училища он нашел состоящими в добром порядке. Очень хвалит визитатор устроенные евангелистами школы в Кейданах и два училища в Слуцке. Всех гимназий и уездных училищ в белорусских губерниях было тогда 70 (в Виленской, в которую входила и нынешняя Ковенская — 16, в Гродненской — 8, в Витебской — 10, в Минской и Могилевской по 9). В Могилевской было 3081, в Гродненской — 1384 [учащихся], приходских училищ, пансионов и конвиктов было 60. Из числа этих училищ 47 университет принял в свое ведение в качестве уездных училищ. Кроме этих школ существовали независимые от университета школы, руководимые полоцкими иезуитами. Как известно, русское правительство сохранило иезуитов в восточной Белоруссии с их школами и фундушами. В начале 19 в. иезуиты стали добиваться признания за собой своих училищ и независимости от Виленского округа. Этого им удалось добиться, и в 1812 г. Полоцкая академия была уравнена в правах с университетами. Она состояла из трех факультетов с преподаванием языков и богословских наук. Полоцкой академии были подчинены все иезуитские учебные заведения в государстве. В пределах бывшего Полоцкого воеводства в конце 18 в. было много иезуитских школ, из коих некоторые были хорошо обставлены. Такие школы были в Лепеле, Чашниках, Глубоком, Дисне, Лужках, Безвене. Но торжество иезуитов было непродолжительным. В 1820 г. был [издан] указ о высылке иезуитов из пределов империи и об упразднении Полоцкой академии и всех подведомственных ей училищ. Недвижимое имущество приказано было передать в ведомство казенных палат, а юношеству предложено обучаться в училищах Виленского учебного округа. Тогда же поднят был вопрос об учреждении в Полоцке местной академии или лицея. Мы только что видели, в каком положении были учебные заведения в начале деятельности Виленского университета. Закончим нашу справку указанием на число учебных заведений накануне польского восстания 1831 г.: тогда в белорусских губерниях было 18 гимназий, 33 уездных училища с 7175 учениками. О других школах сведений не имеется.

§ 3. НАПРАВЛЕНИЕ ШКОЛЬНОГО ДЕЛА

Теперь необходимо присмотреться к направлению, господствовавшему в университете, и к школьной политике того времени. Главным направлением всего учебного дела в округе был его попечитель князь Адам Чарторыйский. Это был человек сильный при дворе и в то же время человек, всю жизнь свою служивший делу восстановления Польши в ее прежних границах. На Западный край и Литву он смотрел глазами поляков и не отличал их от настоящей Польши. Правда, он был еще сравнительно умерен и придавал большое значение изучению местной шляхтой русского языка. Но князю принадлежало лишь поверхностное и отдаленное управление учебным делом и заступничество перед верховной властью по всем наиболее щекотливым делам. Ближайшим его помощником, хотя и неофициально, был знаменитый ученый Фаддей Чацкий, староста Новогрудский, шляхтич волынский. Официальное его положение заключалось в том, что по избранию университета он был визитатором волынских и киевских училищ. Однако, он пользовался таким весом у князя Чарторыйского, у министра народного просвещения графа Завадовского, полонофильствующего украинца, и в польском обществе, как крупный ученый и политический и общественный деятель, что не только самостоятельно распоряжался в пределах своего визитаторства, но его программа действий, его влияние сказывалось на всем ходе учебного дела. Он воодушевлял своих современников, всюду в учебном деле проводил и свою программу, и угодных ему лиц. Он был недостаточно сведущ в педагогическом деле, но зато нашел себе прекрасного помощника в лице бывшего ректора Краковского университета, знаменитейшего из людей того времени, Коллонтая. Этот писатель был известен своим демократическим направлением и потому был только в качестве неофициального советника Чацкого. Но учебные планы, программы, подбор лиц, весь дух школ был направлен Чацким по указанию Коллонтая. Позже Чацкий стал несколько тяготиться зависимостью от Коллонтая и нашел себе нового помощника в лице опять-таки виднейшего из тогдашних деятелей, знаменитого астронома по специальности и видного общественного деятеля Яна Снядецкого, который по настоянию Чарторыйского и Коллонтая занял кафедру в Вильне и принял здесь место ректора университета. Так виднейшие представители польской национальности по уму и по сильно развитому национальному чувству сошлись в одном общем деле руководства школы в белорусских, украинских и литовских губерниях. В их руках сделалась школа оружием политики, ибо на университет и на школу они смотрели с этой точки зрения. Переписка Чацкого, Коллонтая и Снядецкого дает объяснение тем мерам, которые осторожно предпринимали Чацкий или Снядецкий, когда выступали как представители русской власти в крае. Эти лица были представителями сильно бродившего в поляках чувства к утраченной свободе своей родины. Ксендзу Коллонтаю казалось, что в то время, когда зарождалось уже сомнение в возможности спасения польской науки и языка, сам промысел божий «готовил им приют в самом могущественнейшем славянском государстве». Этот промысел выразил свою милость к полякам в политике Александра I, который освободил поляков от употребления «постороннего и навязанного» русского языка в белорусских губ[ерниях]. По словам Коллонтая, великодушие государя «спасло нам наш язык, спасло науку». Тем более, что Виленский университет обладал богатейшими в Европе фундушами. Эти слова знаменитого писателя вполне соответствуют действительности и польское влияние в Белоруссии получило такой расцвет, такую силу, какой оно никогда не имело раньше. Князь Чарторыйский с гордостью записал в своих мемуарах, что «Виленский университет вполне сделался польским». Действительно, все направление преподавания получило яркую польскую национальную окраску. Это заключалось, прежде всего, в подборе учителей и в борьбе со всеми теми элементами, которые так или иначе противились или не вполне рьяно поддерживали новый курс. Надо заметить, что Чацкий, прежде всего, встретил оппозицию в среде виленской профессуры. В первое время во главе университета стоял, как мы знаем, ксендз Стройновский. Им были очень недовольны Коллонтай и Чацкий. По словам последнего, виленская профессура питала «позорную ненависть к нашим постановлениям». Сущность спора заключалась в том, что Стройновский никак не хотел понять, «какими личностями необходимо заместить университетские кафедры» и Коллонтай даже боялся, что при таком ректоре университет «перестанет быть школою для поляков». Конечно, Виленский университет не нравился Чацкому и его друзьям. Оттого и Снядецкий высказывает очень невысокое мнение о виленской профессуре эпохи ректорства Стройновского, чего в действительности никак нельзя было бы сказать. Сущность спора заключалась в том, что Стройновский, как истый ученый, вышедший из интернациональной школы иезуитов, заботился, прежде всего, о поднятии научного значения университета. Благодаря его стараниям университет приобрел много новых сил, крупных ученых, прекрасно был поставлен медицинский факультет. Но этими силами были не поляки, или, по крайней мере, не поляки-националисты. Эту-то политику Стройновского осуждали Чацкий, Коллонтай, Снядецкий, хотя сами не раз сознавались в том, что бедная польская наука не может еще давать подготовленную должным образом профессуру.

Неудивительно поэтому, что Стройновского стали обвинять не только за то, что он, по словам Чацкого, «полякам не оставляет даже надежды на дальнейшее улучшение положения», но и во многом, в чем он был совершенно неповинен. Со злобой обвиняли даже знаменитого Почобута, уроженца Гродненщины, и, может быть, еще не забывшего о своем белорусском происхождении в том, что он «злословит польский язык».

Одним словом, против научного направления Стройновского и его коллеги было выдвинуто национальное направление. Ксендз Дмоховский, друг Коллонтая, требовал от него, чтобы на кафедры Виленского университета назначать исключительно соотечественников, «в противном случае мы сделаем большой промах в самоважнейших целях народного просвещения». Так дело политическое ставилось выше дела научного. Кроме Стройновского польская национальная партия встретила в своих намерениях сильную оппозицию в лице униатского митрополита Лисовского. Это был верный сын униатской церкви, но в то же время верный сын Белоруссии, не желавший идти по пути полонизма. Он отрастил себе бороду и совершил путешествие к св[ятым] местам в Иерусалим. В руках униатского духовенства было много школ, особенно у базилианских монахов. Чацкий видел в известной части униатского духовенства резко проявляемое национальное белорусское чувство и оппозицию полонизму. Тогда Чацкий, уговорив некоторых из представителей базилианского ордена, уже принявшего сильную польскую окраску, и повлияв на министра графа Завадовского, достиг того, что был издан высочайший указ о передаче всех базилианских школ и фундушей в распоряжение Виленского учебного округа. Чацкий и его друзья считали это величайшим успехом, ибо это означало полонизацию униатской школы. Чацкий не стеснялся в выражениях восторга, но все дело было сделано тайно от униатского митрополита. Когда Лисовский об этом узнал, он обратился непосредственно к государю, и уже изданный указ был отменен. Борьба Лисовского с Чацким является несомненным отражением борьбы предшествующих эпох белорусской национальности с польской национальностью. В сильной мере и университетская оппозиция имеет то же значение, может быть, менее резко выраженное.