Читать интересную книгу Мифология «голодомора» - Елена Прудникова

Сюда еще не вошло уничтожение рабочих волов, которое велось даже более интенсивно, чем лошадей, поскольку вол — это говядина.

Так откуда же возьмется увеличение посевной площади? Трактора? Да, они уже пришли на поля, но их еще слишком мало. По разным оценкам (современным), по разным районам страны засеянная площадь, вместо того, чтобы увеличиться, уменьшилась от 14 до 25 %. И вот как вы думаете — нашли ли эти невспаханные поля отражение в сводках, которые подавали «наверх» председатели колхозов и местные власти? Отражали, говорите? Чтобы при этом гарантированно лишиться партбилета? Или в сводках показывали прежние площади, а то и увеличение посевов? Что будем делать, когда придет пора сдавать хлеб? А вот когда придет, тогда и думать будем.

Писатель Ставский в своем письме в «Известия» от 28 марта 1931 года касательно посевной кампании на Северном Кавказе сообщает, что, по данным крайфинуправления, приписки посевных площадей составили 900 тысяч га. И это при том, что вся посевная площадь края в 1931 году составила около 12,4 млн га, а колхозная и совхозная (по которым, в основном, и шли приписки) — 9,5 млн и 1,5 млн соответственно. Итак, почти 10 % приписок, только обнаруженных крайфинуправлением, — а сколько не обнаруженных?

Другой «качающийся» показатель — количество зерна, высеянного на единицу пашни. К весне 1932 года многие хозяйства испытывали нехватку семенного зерна: в одних не засыпали, в других — съели, в третьих — украли и продали. Государство давало семенные ссуды, но на всех не хватило, да не все и признавались. За разбазаривание семенного зерна можно и под суд угодить — раз. Ссуду надо отдавать — два. Куда проще посеять, что есть, — а плохой урожай свалить на погоду, сорняки и прочие бедствия. Писатель Шолохов, регулярно информировавший Сталина о делах на Дону, сообщал, что в его родном Вешенском районе Северо-Кавказского края количество недосеянного зерна на гектар посева иной раз достигало 40 %.

А ведь хлебопоставки рассчитывались, исходя из тех данных, что посылали с мест, — других-то не было! И получается, что те председатели колхозов, те районные власти, которые давали наверх увеличенные данные о посевах, загоняли сами себя в угол. Хлебосдачу-то им рассчитывали правильно — вот только по неверным базовым данным.

Давайте прикинем. Допустим, председатель колхоза отчитался в сводке, что засеял сто гектаров должным количеством зерна (12 пудов на гектар). Примем расчетный урожай с гектара — 60 пудов. Он должен получить валовый сбор 6000 пудов и треть его продать государству согласно контракту. В этом случае он получает план хлебосдачи 2000 пудов — 33 % от валового сбора.

В реальности же колхоз засеял 80 га, использовав на каждый гектар 75 % нормы (9 пудов). В этом случае он получит с гектара 45 пудов зерна, а валовый сбор составит 3600 пудов. 2000 пудов, которые он обязан будет сдать по хлебозаготовкам — это уже не 33 %, а 55 %. А когда председатель начинает доказывать, что колхоз не может выполнить такой план, его резонно суют носом в его же собственные сводки, столь же резонно подозревая в том, что урожай разворовали или припрятали, чтобы продать на частном рынке.

Какие-то планы удавалось скостить, списать на засуху или сорняки — но не все. И тогда, чтобы сдать хлебопоставки с приписанных площадей, председатель с помощниками привычно вывозили зерно, предназначенное на трудодни, а то и шли по амбарам. А колхозники потом думали, что власть навалила на них непосильные объемы хлебозаготовок.

Глава 14

Куда пропала подкова? (Продолжение)

Вторая и третья «степени свободы» контрактационной системы — «валовый сбор» и «средний урожай», исходя из которого он исчисляется. Что это такое, жестко ли первое привязано ко второму, или тоже «гуляет» во все стороны?

В поисках ответа на эти вопросы мы попадаем на новый виток хаоса. Приключения среднего урожая и валового сбора достойны того, чтобы поместить их в учебники для управленцев, или писать о них производственные романы…

Мы привыкли считать, что валовый сбор определяется постфактум: хлеб собран, обмолочен и по результатам выведена окончательная циферка. Все прозрачно, все под контролем… Колхозы и совхозы могут, конечно, заниматься приписками — но в сторону увеличения фактически собранного урожая, а не наоборот. Наоборот — зачем? Куда девать лишнее зерно, кроме как отправлять в колхозную пекарню или колхозный же свинарник?

Но в то время все обстояло совсем не так. Крестьянам невыгодно было продавать хлеб государству, поскольку все еще существовал рынок (не колхозный, куда селяне привозят овощь огородную, а хлебный), и рыночные цены стояли выше государственных. А в довершение радостей бытия, в начале 1932 года еще и колхозы получили право торговать хлебом и рьяно включились в рыночные игры. Так что ценовых уровней получилось аж целых три: государственный, колхозный и полулегальный частный. А урожай оказался в роли каната, который каждый участник рынка тянул на себя, при этом самый сильный из игроков давал самую низкую цену. Поэтому валовый сбор до 1933 года — очень загадочная графа статотчетов, поскольку значительная часть хлеба утекала частному перекупщику вообще мимо какого бы то ни было учета.

В дебрях арифметики

Еще с 1918 года, с введения продразверстки, на почве сельскохозяйственной статистики столкнулись два встречных побуждения. Крестьяне старались преуменьшить реальный урожай, исходя из которого, рассчитывались обязательные хлебопоставки, а после окончания войны и налоги. Местные власти же, наоборот, стремились по возможности этот урожай преувеличить — во-первых, зная, что крестьяне его преуменьшают, а во-вторых, стремясь выйти в передовики хлебосдачи, со всеми вытекающими отсюда почестями.

По мере развития коллективизации стало ясно, что точно теми же болезнями болеют и колхозы. А как иначе — ведь интерес-то у них был тот же самый. Председатели очень быстро сообразили все выгоды вольного рынка, со всеми вытекающими отсюда последствиями, и каждый год клялись, что если выполнят план, то в хозяйстве не окажется ни зернышка. Поскольку урожаи «гуляли» не то что от года к году, а от поля к полю — как их проверишь? Можно было только верить или не верить, что в хозяйственных делах не есть хорошо.

Для центральных властей это «верю — не верю» вылилось в нешуточную проблему. План хлебосдачи рассчитывался с учетом пресловутого «среднего урожая» — но как подсчитать сам урожай, чтобы не промахнуться ни в ту, ни в другую сторону? Казалось бы, чего проще — убрать, обмолотить и посмотреть, сколько получится. Однако, во-первых, объемы хлебосдачи по контракту требовалось рассчитать хотя бы к августу, к началу хлебозаготовок — а обмолот, он еще когда будет! Может быть, лишь к зиме руки дойдут. Комбайны, которые убирают зерно и тут же его молотят, селяне пока что видели только на газетных фотографиях, а у реальных колхозов хорошо, если в сарае стояла конная молотилка.

А во-вторых, к тому времени, как хлеб ляжет в амбары, значительную часть зерна крестьяне (независимо от того, состоят они в колхозе или же нет) попрячут либо растащат, и отправленная наверх цифра получится намного меньше реальной.

Под давлением этих прискорбных обстоятельств советская статистика шарахнулась в другую сторону и ввела метод оценки урожая на корню, еще до уборки. Методы такие — их называют биологическими — существуют, и довольно простые. На поле выбирается участок, его убирают, проводят пробный обмолот и подсчитывают результаты. Но…

Но, во-первых, надо иметь исполнителей, которым не лень ездить на поля и все это проделывать. Согласитесь, куда проще повстречать в районе председателя и задать простой вопрос: «Иван Степаныч, как у тебя нынче с урожайностью? Пудов сорок будет? Не будет? Ну чего ж ты так…» Записать в сводке 36 пудов, получить по мозгам от начальства за плохие показатели, переправить тройку на четверку… Вот вы еще скажите, что такого быть не могло!

Во-вторых, даже если статистики и ездили на поля, то в реальности российского, а потом советского аграрного сектора урожайность менялась не то что от региона к региону, но и от колхоза к колхозу, а то и в пределах одного хозяйства. И что же — на каждом поле пробные участки выстригать?

Так что арифметика была если и не совсем потолочной, то близко к этому: в одном и том же регионе можно было насчитать как урожай, так и недород. Что они там намеряли после инструкций, полученных в районе (не преуменьшать, а не то!), и встречи, оказанной им на селе (вы уж не обидьте, родимые…), — великая и страшная тайна. Увеличение выборки, конечно, делало исследование более корректным, но до точности все равно было если не как до Луны, то как до высокого облака.

В борьбе за хотя бы относительно точные цифры правительство пошло по пути дублирования систем сбора данных. Американский ученый Марк Таугер, автор одной из лучших книг о советском сельском хозяйстве, насчитал целых четыре организации, целью которых было собирать и проверять данные об урожаях.