решение».
Дядя крикнул Грёлиху, что он поступает подло. Тогда вмешался Хельмут и сказал Грёлиху: «Нечего с ними возиться, забирай их всех, и конец». Я вытащил пистолет и крикнул: «Если вы нас не отпустите, я буду стрелять!» Они оба испугались и отступили к дверям, решили — сейчас я выстрелю. И я готов был выстрелить. Но дядя вырвал у меня пистолет и отдал Грёлиху. «Ты хотел убить? — сказал он. — Начинать с этого жизнь». Он, видно, надеялся, что после этого Грёлих изменит свое решение. Но Грёлих не изменил, наоборот, взяв пистолет, осмотрел его и протянул Хельмуту: «Выводи ее. — А сам вытащил из кобуры свой пистолет. — И ты тоже пойдешь с нами», — сказал он мне.
Дядя понял, что на спасение нет никакой надежды, и он бросился на Грёлиха, стараясь оттолкнуть его от двери, вцепился ему в руки, чтобы Грёлих не выстрелил. Дядя закричал нам: «Бегите, бегите!» Это были его последние слова. Мы бросились в прихожую — Марта, Эмилька и я — и выскочили на крыльцо. Там стояли два солдата и унтер… И Лайнис был почему-то с ними. В это время в доме раздался выстрел, и немцы, загоняя нас обратно, ворвались в комнату. Это Хельмут выстрелил в дядю. Тебя уже не было в комнате. И немцы, оставив дядю, увели нас.
— Лайнис был с немцами? — переспросил папа.
Бачулис не ответил.
— Когда вы бросились бежать, — сказал папа, — я выскочил в соседнюю комнату. После выстрела Хельмута Грёлих забыл обо мне. Ему хотелось побыстрее отсюда уйти. Я услышал шум отъезжающей машины и вышел сюда. Дядя лежал на боку, поджав ноги к подбородку. Я окликнул его, потом подошел и дотронулся до плеча. Я не знал, что мне делать. Хотел уйти, но боялся. Думал: «А вдруг он только потерял сознание?» Потом я понял, что он мертв, открыл настежь окно, включил свет — думал, может, на свет придут люди, — и убежал.
Папа замолчал, а я так задумалась, что не заметила, как в комнате оказался Лайнис. Он прямо какой-то вездесущий.
— Вы разве не уехали? — спросила его Даля.
Лайнис ответил, что зашел проститься. Что-то мне показалось странным в его лице.
— Опять собачка захворала, — сказал папа.
— Собачка тоже человек, — ответил Лайнис, полез в карман и вытащил бутылку вина. — Не откажите.
Мы промолчали. Никто не хотел, чтобы он оставался, когда у нас всего каких-нибудь полчаса. Но Лайнис поставил бутылку на стол и отодвинул стул, чтобы сесть.
— Это место Марты, — сказал папа.
Лайнис промолчал, продолжая отодвигать стул.
— Подождите, Лайнис. — Папа почти вырвал у него стул из рук. — Только что в этой комнате справляли день рождения Миколаса… Тот самый день рождения… И было даже весело… А потом пришли немцы… Остальное вы знаете не хуже меня, потому что вы пришли сюда вместе с ними.
— Я шел к Марте, — сказал Лайнис. — Они меня тоже взяли.
— Но потом выпустили! — закричал папа. — Только вас.
— Значит, не принимаете, — как-то печально проговорил Лайнис. — Что ж…
Только теперь я поняла, почему лицо Лайниса показалось мне вначале странным. Он побрился, он специально побрился для наших проводов и принес бутылку вина, а мы его не принимали. Надо было что-то сделать, чтобы остановить папу, но в следующий момент он сказал такие слова, что останавливать его уже было бессмысленно.
— Лайнис, — крикнул папа, — я вас подозреваю в страшном… В предательстве.
Лайнис испуганно замахал руками, а Даля попросила папу успокоиться, но папа никого не желал слушать.
У него дрожала рука, которой он опирался на стол, и на лбу выступили капельки пота.
— Только он знал все, — сказал папа. — Он всегда подглядывал за нами. Он скрыл от меня, что работал у немцев.
— По мобилизации, — торопливо ответил Лайнис. — На хлебозаводе.
— Он скрыл, что его арестовывали наши по обвинению в сотрудничестве с фашистами.
— Но меня же сразу отпустили…
Папа, не слушая его, стал наступать на Лайниса, как-то неловко сцепив руки за спиной, словно он сам себя сдерживал.
— Вы предали нас! Всех, всех… Эмильку, Марту…
— Нет, нет, — ответил Лайнис. — Я ее… Марту… любил… Поэтому подглядывал в окно. Мерещилось мне, что немцы узнают про вас…
— И домерещилось, — сказал папа. — Из-за вас все погибло! — Он вдруг расцепил руки и схватил Лайниса за лацканы пиджака.
Лайнис стал вырываться, папа не отпускал его.
— Миколас! — закричала Даля.
Бачулис подбежал к папе и помог Лайнису вырваться. Тот повернулся и быстро вышел из комнаты. Но папа в ту же секунду выскочил следом за ним, а я — за папой.
Часть четвертая
Второй рассказ Бачулиса
Они убежали, и я остался один. Вспомнил слова Эмильки о том, что ей иногда бывало так страшно, что хотелось среди белого дня выскочить на улицу и бежать к немцам, чтобы ее схватили и все кончилось. Мне тоже было страшно, и в страхе я был готов рассказать, что я во всем подозреваю себя. Но я по-прежнему сидел за столом, вместо того чтобы бежать следом за ними защитить Лайниса.
Вернулась Даля.
А я сидел и ничего не говорил даже ей, которая знала обо мне все.
«Разве так можно?» — подумал я и хотел начать, но вместо этого спросил:
— Где они?
— Сейчас вернутся. — Она старалась быть спокойной, и вдруг она мне показалась удивительно похожей на дядю.
— Давай отсюда уедем, — вдруг сказал я. — Навсегда. И забудем все.
— Давай, — немного помедлив, согласилась Даля. — Можно переехать в Алитус… Или в Каунас… Обменяем квартиру. Пожалуй, лучше в Каунас. Юстик там сможет учиться в институте.
— Нет, еще дальше… Из Литвы…
Даля не ответила, мои слова ее смутили. Она не могла уехать из Литвы. И тут я представил, что мы навсегда уезжаем отсюда, и уже сидим на чемоданах, и наш дом уже чужой для нас, и новые люди ходят по нашим комнатам, а Юстик и Даля жмутся в углу. И я понял, что уехать отсюда не смогу, что это и есть моя жизнь, и ее надо жить, и никуда от нее не убежишь и не спрячешься.
— Даля, послушай меня…
— Не надо, Миколас. — Она поняла, о чем пойдет речь. — После. Вот они уедут…
— Вот они уедут, и все пойдет по-старому, — сказал я. — Ты все время не даешь мне это рассказать. Делаешь вид, что не понимаешь… Если не было предателя… Если это не Хельмут, не Грёлих и не Лайнис… Значит…
— Что ты придумал! — перебила меня Даля.
— А я хотел, хотел убедиться в обратном.