Читать интересную книгу Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром - Василий Звягинцев

— Вот имитаторы. Или маячки, как угодно. Если их разместить в местах массового скопления людей, например, на вокзалах, в аэропортах, стадионах, а еще лучше — пристроить к постоянно перемещающимся объектам, они отвлекут на себя внимание противника, создадут как бы фантомы каждого из вас. Побегают… — Воронцов не разобрал последнего слова, прозвучавшего не то как ругательство, не то как некий специфический термин, относящийся к тем, кому предстоит бегать. — Но это все так, неделя, максимум — две… — Антон знакомым жестом щелкнул пальцами. — Могу предложить такой вариант: перебирайтесь сюда, в Замок. Тут вас никто не найдет и не тронет.

— Спасибо за приглашение. Замок — это вещь. Особливо в хорошей компании. А вот ты говорил насчет последствий. Что они, к примеру, могут сделать со мной? Если по правде? Убить — это я понимаю. А еще? Допрашивать меня не о чем, пытать просто так? Глупо. Высечь муху за то, что спать мешала?

— О, здесь ты их недооцениваешь. Сам факт причинения мучений врагу — уже удовольствие. Существенная компонента аггрианской культуры. Но не основная. А вот использовать врага в своих целях, заставить его делать то, что нужно тебе, да вдобавок наказать жестокими и бесконечными нравственными страданиями… Ты пойми, это же совершенно иной тип психологии, несоизмеримый с нашим, как бросок камня из пращи с запуском внепространственного зонда. Я изучал аггров много лет, и то постиг только поверхностные грани их нравственности. Если они сочтут кого-то заслуживающим наказания, они могут сделать его, к примеру, живым тренажером в своих учебных центрах. Обладающим сознанием и памятью, но лишенным свободы управления собственным телом. Будут отрабатывать на нем варианты поведения человека в заданных ситуациях или новые способы психологического воздействия. Другой вариант — в тебя введут соответствующую программу и забросят в Древний Египет. И ты вынужден будешь в роли жреца, сановника, а может, и десятника на постройке пирамид выполнять предписанное: собирать и передавать информацию, вносить нужные коррективы в действия тех или иных исторических персонажей, шпионить за нашими, допустим, исследователями… Будешь все понимать, чувствовать, страдать от одиночества, ностальгии, ужасов тогдашней жизни, невозможности хоть что-нибудь изменить даже в рамках предложенной реальности, и все это будет длиться долго… Может быть — века. Потом тебя вернут обратно. Дадут пожить в свое удовольствие год или неделю, и — снова… Работа для таких «каторжников» всегда найдется. В новом воплощении ты можешь оказаться кем угодно: евнухом при дворе императора Цинь Ши-хуанди, или, наоборот, наложницей шаха Аурангзеба, а то и Вечным жидом… Впрочем, Агасфер — далеко не так плохо… По крайней мере — смена впечатлений, обстановки, свежий воздух.

Все услышанное не то чтобы поразило Дмитрия, скорее — наполнило его душу горестным недоумением. До каких же пределов бессмысленной жестокости может дойти… не человек, но вообще — мыслящее существо. И это после миллионов лет развития разума, которому следовало бы становиться все более и более гуманным.

А почему? — тут же возразил он сам себе. С чего это я взял? Это ведь наше, европейское изобретение — гуманизм. И только. В Китае, Индии, вообще в Азии, да наверное и на других континентах такого понятия не было. Может, и в иных мирах оно совершенно необязательно. А мы, европейцы, не более чем мутанты. Умеющие, впрочем, запросто с сей обременительной деталью при необходимости расставаться. Мало ли что там Федор Михайлович насчет слезинки ребенка писал… Так Воронцов подумал, а вслух сказал:

— Тебя послушать, так для вас Земля прямо-таки натуральный театр… Развлекаетесь тут, проблемы свои решаете, а люди кто? Даже не так. Мы — это мы, а как вас называть? Вот ты, например, когда на мне экспериментировал, сильно от тех аггриан отличался?

— Сильно, — серьезно сказал Антон. — Разве ты сам не заметил? Во-первых, у нас все добровольно. Ты и сейчас сам ко мне пришел. Во-вторых, я ни в чем не вышел за пределы принятых у вас норм морали. В-третьих, вся моя проверка была направлена на выявление у тебя именно возвышенных качеств личности, а не низменных… И при сохранении свободы воли. Ну, и в-четвертых: как раз против всего, что тебя так возмущает, мы и боремся. Не совсем теми методами, что привычны тебе, но это уже непринципиально. Ты удовлетворен?

И снова Воронцов не понимал, как же ему быть: верить или не верить Антону, и насколько, в чем?

Поверить ему — и как бы перестать быть человеком двадцатого века, вернуться к тем эпохам, когда землю и небо, и души людей населяли злые и добрые демоны, нечистая сила, человек был бессилен перед роком и никто даже не слышал об историческом материализме.

И однако, однако… Есть ли у него основания обижаться? Разве не стала его жизнь куда более интересной и наполненной именно тем, чего так не хватало в предыдущей? Не о такой ли судьбе ему всегда мечталось?..

— Удовлетворен, — наконец ответил он. — По крайней мере, ничего другого мне сейчас не остается. А насчет твоего предложения подумаем. Если выхода не будет — скорее всего, воспользуемся. А сейчас мне нужно возвращаться. Желательно в то же время и место.

— Не составляет труда. Прими один совет на прощание. Постарайся все-таки мне верить. Разве то, что я тебя все время убеждаю, когда мог бы просто внушить все что угодно — не доказательство?

— В какой-то мере да. И я тебе в основном верю. Но и ты пойми… Я с тобой разговариваю, как с человеком. Прочие твои ипостаси мне недоступны. Твоей человеческой составляющей я готов доверять. Ладно, — Воронцов взмахнул рукой. — Поговорили. Я пошел. И начнем смотреть: фильм «Звездные войны», серия вторая. «Империя наносит ответный удар».

— Подожди, — сказал Антон. — Что такое честь — мы тоже знаем. Чтобы ты не думал, что я тебя все время только в углы загоняю, прими в подарок… — Он посмотрел на Дмитрия с совершенно искренним сочувствием к уважением, — или по ленд-лизу, как ты выражаешься… — Взял со стола лист плотной голубоватой бумаги с адмиральским вензелем, быстро набросал на нем какую-то схему, под ней колонку формул и вычислений. Протянул Воронцову. — Вот, отдай Левашову. Он разберется. Если решитесь воевать в одиночку — пригодится. С помощью этой приставки сможете сами, без меня, синтезировать любые существующие на Земле предметы. Ничего подарочек, да? Рог изобилия! Система простая, Левашов с его способностями за час постигнет. Ваше счастье, что он свою установку не дома хранил…

Воронцов спрятал бумагу в нагрудный карман.

— Спасибо. Боюсь, что нам еще придется с тобой встречаться.

— Я тоже на это надеюсь. Хочешь ты того или нет, а жизнь у тебя пошла нескучная.

— Я и раньше не слишком жаловался.

— Постарайся только не делать глупостей.

— Это я тебе обещаю. В пределах своего разумения… Так я пойду?

— Иди, дверь открыта.

Воронцов шагнул вперед.

Еще секунду кабинет адмирала Григоровича и кухня Наташиной квартиры сосуществовали в одном объеме пространства, и выглядело это довольно странно, потом посюсторонний интерьер обрел полную материальность, а обстановка, окружающая Антона, исчезла вместе с ним.

Электронные часы на холодильнике показывали то же самое время. До минут. На секунды Воронцов, уходя, внимания не обратил.

В комнате тоже ничего не изменилось. Наташа лежала на боку, подложив под щеку ладонь. Легкое одеяло сползло на пол. Воронцов, остановившись в двух шагах, смотрел на нее, будто видел впервые.

«А и действительно, вот так — впервые…» — подумал он с нежностью и грустью. Впервые она полностью принадлежит только ему. И, как ни печально, скорее всего — только до утра. До совсем уже недалекого утра. А что будет потом — не сумеет предсказать даже вездесущий и всеведущий Антон. Который, может быть, наблюдает за ним и сейчас. Из праздного любопытства или в оперативных целях. Ну и бог ему навстречу, как говорил все тот же боцман с соседнего тральщика.

Воронцов разделся, осторожно накрыл Наташу одеялом и лег рядом с ней.

До подъема флага вполне свободно можно еще часика три поспать.

Дипломатическое интермеццо

Глиссирующий диск, едва касаясь пенных гребешков прибрежных волн, с точностью хоккейной шайбы влетел в узкие ворота бухты, образованные башнеобразными, покрытыми густым лесом утесами. Теряя скорость, лег на тихую, насквозь просвеченную солнечными лучами воду, прочертил по ней плавную дугу, по причальному пандусу выскользнул на берег и замер, сверкая зеркальным покрытием днища.

Антон — под этим именем его знали на Земле, и мы будем называть его так и здесь, хотя у него есть и собственное, достаточно громкое имя — оттолкнувшись руками, выпрыгнул из глубокого кокпита диска на вымощенную разноцветными каменными плитами террасу.