Читать интересную книгу Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945 - Герд Кёнен

Неделю спустя в «Форвертс» можно было прочитать призыв будапештского советского правительства к рабочим Австрии и Германии «последовать примеру венгерского пролетариата, окончательно разорвать отношения с Парижем и заключить союз с Москвой», дабы «с оружием в руках противостоять империалистам-завоевателям». Через несколько дней даже Филипп Шейдеман заявил в парламенте, что «обескровленная Германия, у которой отберут город Данциг и Саарскую область, созреет для большевизма». И следствием этого станет большевизация всей Европы. А Бернхард Дернбург, бывший статс-секретарь по вопросам колоний и депутат от демократов Наумана, писал в газете «Берлинер тагеблатт»: «Мы можем сохранить плотину, но можем и открыть шлюзы… Если с запада не придет в Германию надежда на будущее и уверенность в дальнейшем существовании Германии… то надо будет решительно обратить свой взор на восток». В этом смысле, считал Дернбург, Венгерская советская республика дает «поучительный пример»{761}.

Цитаты подобного рода из разных изданий — и всех политических лагерей весны 1919 г. — можно по желанию умножить. Разумеется, эти заявления и угрозы «в действительности не имели под собой реальной почвы» (по словам Луи Дюпё){762}. Когда в апреле 1919 г. Баварская советская республика в самом деле последовала венгерскому примеру, заседавшие в Веймаре партии большинства быстро пришли к единодушному решению, что этому эксперименту следует немедленно положить конец с помощью вооруженной имперской исполнительной власти. Тем не менее вышеприведенные цитаты позволяют судить о настроениях и о политических ценностях того времени, когда феномен большевизма — позитивно или негативно — неизменно рассматривался в свете ожидавшегося утверждения парижского мирного диктата.

Ревизионизм как генеральная линия

В категорическом неприятии «Версаля» и в желании скорейшей его ревизии объединились как противники, так и сторонники согласия с условиями мирного договора. Так, Грёнер в Генеральном штабе вербовал сторонников для принятия условий с формулировками, которые звучали уже открыто по-реваншистски: «Если хотят бороться за мировое господство, нужно к этому подходить предусмотрительно, на основе тщательной предварительной подготовки, с решительной настойчивостью… Но для этого необходимо, чтобы почва, на которой стоят, оставалась непоколебимой как внутри, так и вовне»{763}. Поскольку и в демобилизованной армии, и среди населения не наблюдалось «и следов вооруженного протеста», нужно, считал Грёнер, выиграть время{764}. Этот расчет на «передышку» в точности соответствовал расчету Ленина в отношении Брестского диктата, в осуществлении которого на Украине в 1918 г. генерал Грёнер принимал участие в качестве командующего.

Однако Грёнеру с трудом удавалось предотвращать мятеж размещенных на востоке войск и добровольческих корпусов. Группа офицеров, во главе с полковником Райнхардтом, участвовавшим в январе в кровавом подавлении восстания «Спартака», теперь планировала отвергнуть мирный договор, сохранить как можно больше оружия на востоке и в случае угрозы вторжения союзнических войск развязать со стороны Восточной Пруссии освободительную войну, которая при необходимости могла бы привести к созданию сепаратного «восточного государства» как бастиона национально-революционного обновления и объединения рейха.

Этот проект возник как отклик на первые пограничные бои с польскими войсками и партизанами, а также на кровопролитные столкновения между немецкими добровольческими корпусами, Красной гвардией и национально-освободительными силами в Прибалтике, а это означало борьбу на нескольких фронтах. На короткое время еще раз вынырнул призрак крупной антибольшевистской акции спасения, которая была привязана к операции русско-германского полковника Бермондта и планам генерала фон дер Гольца, командующего немецкими экспедиционными войсками в Финляндии, по взятию Петрограда с целью обеспечить базу в восстановленной «белой» России. Но после того, как и эта отчаянная акция бескровно и беззвучно провалилась, в твердом ядре «балтийцев», бойцов антибольшевистских добровольческих корпусов и националистически настроенных военных возникла следующая идея: новопрусское «восточное государство» в крайнем случае должно обеспечить прикрытие с тыла со стороны Советской России. Однако предварительно следовало захватить власть в Берлине.

В середине декабря 1919 г. барон фон Райбниц с разрешения властей перевез Карла Радека из его переделанной в «салон» моабитской тюремной камеры в собственную квартиру. (Барон, согласно более позднему замечанию Радека, был одним из «первых людей», получивших название «национал-большевиков».) Вскоре Райбниц за завтраком представил Радеку нового гостя — полковника Макса Бауэра, близкого сотрудника Людендорфа в прежнем Генеральном штабе, где он, помимо прочего, отличился как организатор гнусной «переписи евреев» в 1916 г. и автор «легенды об ударе в спину» в 1918 г.{765} Теперь он прибыл как один из вожаков «Национального объединения» — конспиративной организации, в которую входили представители военных и союзов обороны и члены которой не были готовы смириться с существованием Веймарской республики и мирным диктатом Версальского договора. Радек будто бы прямо заявил ему, что «они подготавливают государственный переворот». Бауэр спокойно возразил, пояснив: «Надо дождаться, пока рабочие разочаруются в буржуазной демократии и придут к убеждению, что “диктатура труда” в Германии возможна только при договоренности рабочих с офицерами. Он дал мне понять, что на этой основе возможно сотрудничество офицеров с Коммунистической партией и Советской Россией»{766}.

В действительности визиты Бауэра за завтраком относились уже к кануну «путча Каппа» (правильнее будет говорить: путча Людендорфа — Лютвица{767}), который начался через несколько недель с территории Восточной Пруссии. Если Радек был в курсе этих приготовлений, то именно благодаря хозяину дома, «национал-большевику» фон Райбницу, или своему старому конфиденту Карлу Моору, который задействовал родственные связи в высших армейских кругах. Согласно «Докладу геноссе Томаса» (т. е. Я куба Райха), Ленин послал Карла Моора в августе 1919 г. как раз с этой миссией, а именно для завязывания контактов с армейскими фрондерами против мирного диктата Версальского договора{768}. Во всяком случае, Радек в своих воспоминаниях, вышедших в 1926 г., приписал полковнику Бауэру чрезмерную дальновидность: «Они [офицеры-путчисты. — Г. К.] понимали, что мы непобедимы и являемся союзниками Германии в борьбе против Антанты»{769}.

Советский ревизионизм

Это утверждение, поставленное в настоящем времени, проливает свет на размах большевистской политики в Германии и по отношению к Германии. Соответственно складывалась следующая мизансцена: здесь — Карл Радек в качестве арестованного государственного преступника, который едва избежал физической ликвидации или по меньшей мере обвинения в «пособничестве мятежу», а там — ведущие лица государства, экономики, армии и журналистики, которые вскоре после этого зачастили в его моабитский «салон», — Вальтер Ратенау и Феликс Дейч из «АЭГ»; Максимилиан Харден в качестве издателя еженедельника «Цукунфт» и Фридрих Штампфер как главный редактор газеты «Форвертс»; бывший министр иностранных дел адмирал фон Хинце, а также разыскиваемые Антантой лидеры правительства младотурков (Энвер-паша и Таалат-паша), планировавшие восстание магометанского Востока в союзе с Россией. А наряду с этим «целые группы немецких товарищей», представителей различных партийных крыльев (КПГ, НСДПГ, СДПГ), упомянутый выше Якуб (Джеймс) Райх, он же «геноссе Томас», снабженный фальшивыми документами и вот-вот собиравшийся организовать в Берлине конспиративное «Западноевропейское бюро» недавно основанного Коминтерна{770}. Да и Альфонс Паке, интенсивно включившийся в деятельность по освобождению Радека и, как и прежде, ожидавший, когда его вызовут в Министерство иностранных дел, в октябре 1919 г. навестил своего бывшего стокгольмского и московского агента{771}.

Подобный опыт позволил большевикам продолжать свою наступательную и многоколейную антигерманскую политику последних недель мировой войны и сделать ставку на будущий германский ревизионизм или реваншизм (разумеется, в контексте своих собственных планов удержания власти). Однако при этом они исходили из весьма сомнительной картины мира. Гражданская война в России неизменно интерпретировалась ими как антибольшевистский «крестовый поход Антанты». А Польша Пилсудского, с которой летом 1919 г. начались первые бои, а в 1920 г. дело дошло до большой войны, считалась просто инструментом империализма, точно так же, как основанные незадолго до этого «буржуазные» национальные государства в Прибалтике, Финляндии или на Кавказе.