Читать интересную книгу Петербург в царствование Екатерины Великой. Самый умышленный город - Джордж Манро

Строительные уставы, призванные контролировать возведение жилья, во многом способствовали тому, что сохранились неизменными большие участки городской застройки. Согласно уставу, принятому в 1760-е гг., дома полагалось строить в основном из камня. В некоторых районах признавалось допустимым использование дерева, но строить фундаменты всё равно предписывалось из камня. Крыши следовало крыть листовым железом или черепицей. Там, где уже стояли деревянные дома, надлежало возводить между участками брандмауэры[720]. Однако безопасность была не единственным побуждением, стоявшим за строительным уставом. Ставя дома в линию, стремились добиться регулярности и порядка с созданием единого фасада вдоль улиц. Если же дома были построены в глубине дворов, хозяевам надлежало соорудить вдоль улицы каменный забор или железную решётку ради сохранения правильного вида. Таким образом, линейная система была официально принята как элемент застройки на будущее. В некоторых районах была установлена минимальная высота домов и оград[721].

По мере того как город застраивался всё гуще, средний городской дом тоже заметно увеличивался в размерах. В центре стали обычными трех– и четырехэтажные дома, а на окраинах – дома в два или три этажа. Судя по имеющейся информации о давным-давно снесённых и ничем не примечательных в архитектурном смысле домах, к зданиям одно за другим пристраивались перпендикулярные крылья. Получались строения из четырех соприкасающихся крыльев под прямым углом друг к другу, а в середине образовывались пространства дворов-колодцев. В таких больших домах помещения, не используемые хозяевами как жильё, отдавались в аренду под лавки или сдавались внаём[722].

Дальнейшие свидетельства того, что Санкт-Петербург приобретал при Екатерине свою постоянную форму, заключаются в том, что уже тогда сложились узнаваемые ныне части города, которые пронесли через годы свою атмосферу, характер и функции. Так, Гостиный двор остается крупнейшим универсальным магазином в нынешнем Петербурге. С появлением громадных грузовых кораблей восточная оконечность Васильевского острова утратила почти всё своё коммерческое значение, но до революционного 1917 г. там работали и биржа, и таможня. Васильевский остров, ставший образовательным центром города уже к концу XVIII в., в XIX в. ещё больше укрепился в этой роли, так как здесь, в бывшем здании Двенадцати коллегий и на прилегающей территории, был основан университет. Большой каменный театр, построенный в XVIII в., в 1875–1895 гг. реконструировали, и сейчас его здание образует ядро Консерватории[723]. А кожевенные производства, ещё при Екатерине переведённые в юго-западный угол Васильевского острова, имеют прямых потомков в виде кожевенных фабрик, до сих находящихся в этом месте.

Наконец, последним симптомом того, что столичный город достиг более или менее окончательной стадии формирования (соответствующей историческому ядру постсоветского Санкт-Петербурга), можно считать усиленное внимание властей к совершенствованию городской среды: они старались разрешить проблемы, характерные для высокой концентрации населения. Для ускорения перевозок мостили улицы, причём стремились оснастить твёрдым покрытием почти все центральные улицы, а также главные артерии пригородов. Домовладельцы несли ответственность за мощение отрезков улицы перед своими участками, а в остальных местах она возлагалась на полицию[724]. Мало кто из домовладельцев сооружал мостовую своими силами, предпочитая нанимать на работу крестьян, каждое лето приходивших в город на заработки. Отходникам всегда хватало работы, так как почти все виды мостовой ежегодно требовали починки – в среднем вымощенный участок служил лишь от трех до пяти лет[725]. Улица, замощённая хоть каким-нибудь способом, была лучше, чем без всякой мостовой, потому что весенняя и осенняя слякоть, бескрайние летние лужи делали улицы буквально непроходимыми.

Из-за петербургской погоды здесь часто бывали туманы. К ним присоединялся дым от нескольких тысяч печных труб, запах от некоторых производств, например от кожевенных фабрик, и всё это едва ли укрепляло здоровье горожан. Качество воздуха власти старались улучшить, переводя производства в малонаселенные места. В 1778 г. «Санктпетербургский вестник» обнародовал новость об открытии британского естествоиспытателя Джозефа Пристли. Тот установил, что растения и животные совместными усилиями поддерживают здоровое равновесие между различными свойствами воздуха, и рекомендовал горожанам сажать разнообразные деревья, кустарники и травы, дабы очищать воздух от «дурных испарений». В других статьях вновь прибывавшим жителям столицы рассказывали, как уберечь здесь свое здоровье[726].

Угрозу здоровью населения, в частности, представлял мусор, скапливавшийся на улицах и пустырях; он, к тому же, был весьма непригляден. Власти постоянно пытались от него избавиться. Так, в планах по совершенствованию города на домовладельцев возлагалась обязанность очищать улицы возле их участков от «сметений». Инструкция Коммерц-коллегии одному из своих сотрудников говорит о стараниях очистить подведомственную территорию: «В Каменном Гостином Дворе и по галереям, которые на Бирже, часто находятся беспорядочно разбросанные рогожки, бревна и балки; есть запасы сандала, колесных ободов, брусов, и других вещей, которые производят великий беспорядок, и притом носят опасность пожара; так над всем этим иметь тщательное наблюдение, дабы сколько возможно продавцы балок, рогожок и другаго… сокращались, так же как и продавцы кваса и торгующие разными припасами, и те которые делают беспорядок»[727].

Никакого конкретного учреждения, ответственного за регулярный вывоз мусора, в городе не существовало. Разумеется, как индивидуальные домовладельцы, так и правительственные учреждения не всегда вывозили отбросы и строительный мусор, т. е. устраивали свалки на своих участках. Записка, составленная в 1793 г., говорит о том, что набережная Невы перед Зимним дворцом была завалена мусором и отходами строительства[728]. Но если даже это место, задуманное как одно из красивейших и самых ухоженных в столице, находилось в таком небрежении, то как же должен был выглядеть остальной город? Ответ дает сын А.Т. Болотова, так удивлявшегося величине Петербурга в 1762 г. Павел Андреевич Болотов, впервые увидевший столицу в 1789 г., как почти всякий турист, не жалел похвал для величественных казённых строений. Но вдруг его тон меняется, и он с досадой пишет: «Здесь дождь каждый день и отбросы на улицах в великом множестве»[729]. Конечно, центральные районы Петербурга были хорошо задуманы и хорошо построены, они прекрасно выглядели издали, но скверное санитарное состояние умаляло красоту пышных общественных зданий и дворцов знати. А уж на дальних городских окраинах чистота и не ночевала.

Между тем слава Петербурга разошлась широко. Современники, приезжавшие из-за границы, восхваляли его великолепие. Картограф французского короля Дидье Робер де Вогонди запрашивал в письме в Санкт-Петербург полную информацию о «монументах, которыми Екатерина украсила столицу, о каналах для сообщения, которые она выкопала, о законах, которые она установила, об эдиктах, указах и правилах, которые проистекли от мудрости её Императорского Величества ради процветания государства и блага народа» для статьи, которую он писал для энциклопедии[730]. Многие историки тоже восхваляли преображение столицы, архитектурные чудеса и ансамбли, которыми обогатился город при Екатерине[731]. Но эти восторги могут натолкнуть на ложные выводы. Действительно, некоторые районы Санкт-Петербурга до 1800 г. были приведены в совершенное великолепие. Но, как показано выше, так дело обстояло далеко не везде, и во многих других местах город был непригляден. Как ни велик был Петербург, а кое-где он оставался сущей деревней и на вид, и с точки зрения экономики, и по образу жизни. Никак нельзя сказать, что Санкт-Петербург достиг совершенного развития во всех отношениях, но он развивался и формировался в настоящий город.

Глава 9

«Оттого что не родное…»: влияние Санкт-Петербурга на Россию

Меньше чем через сто лет после основания Петербурга – в местности, где никогда не видывали ничего похожего на город и где даже сельское население было совсем редким, – он стал одним из десяти крупнейших городов Европы. На всем европейском континенте в 1700 г. только два города, Париж и Лондон, были больше Петербурга, каким он стал в 1800 г. Стремительный рост, который продемонстрировала новая столица России, был беспримерным не только в российской, но и в европейской истории. Сама идея метрополии – сверхгорода, способного подчинить своему влиянию громадную территорию страны, – была не характерна для истории Европы до начала Нового времени. В Древнем мире был Рим, в Византийской империи – Константинополь, но в своё время эти два города представляли собой уникальные центры тогдашней ойкумены, непостижимым образом покорявшие своей воле целые империи. Разумеется, ни один из этих городов не построился в один день (как и те, что впоследствии пришли им на смену в качестве крупнейших в Европе) и не обрел влияния на окружающие территории за одну ночь. Европейский мир оставался преимущественно сельским, урбанизация коснулась его не настолько, чтобы города заняли доминирующее положение. Здесь места концентрации населения и власти, такие как Лондон или Париж, Венеция или Вена, Неаполь или Генуя, развивались в течение долгого времени, то прибывая, то убывая в размерах, причём росли скачкообразно. Как и великие столицы древности, эти города можно считать отклонением от обычной картины человеческого поселения – это были городские острова в сельском море, где даже десятитысячный поселок являлся крупным центром.