— Судно будет стоять на рейде, а вы подойдете к берегу в шлюпке, — ответил он. — Кроме того, можно построить каюты.
— Каюты мешают гребцам, — возразил я, — если только, разумеется, судно не чересчур широкое по траверзу или если гребцы не сидят ниже палубы, как рабы на галерах Миклагарда; ведь свободные люди не станут терпеть такое мучение!
— А разве весла обязательно нужны? — спросил он, словно малое дитя.
Раздался могучий взрыв хохота. Даже чайки, парившие за кормой, где смутно темнел берег, и те принялись оглашать воздух пронзительными криками.
— Неужели там, откуда ты пришел, и ветры подчиняются человеку? — фыркнул Яльмар. — А что делать, если на море уже несколько дней полный штиль и запас пищи на исходе?
— Можно построить такое судно, на котором хватит места для провизии сразу на много недель, — ответил Джеральд.
— Если ты богат, как король, тогда можно, — отозвался Хельги. — Однако такое королевское судно, стоит ему лишь попасть в штиль, сразу окажется беспомощным и быстро станет добычей первого же викинга из тех, что шныряют вдоль побережья от наших мест до Йомсборга. А если оставить судно на якоре и разбить на берегу лагерь, то где ты найдешь убежище и как сможешь защищаться, коли тебя заметят враги?
Джеральд ничего не сумел возразить. Тогда Торгунна тихо сказала;
— Некоторым людям не по душе новое. А мне кажется, это — прекрасная мысль.
Он устало улыбнулся ей и, собравшись с духом, принялся объяснять, как можно, даже при облачности, определить, где находится север. Есть камни, объяснил он, которые, если их подвесить на веревочке, всегда указывают на север. Я мягко ответил ему, что это очень интересно, но нужно иметь такие камни, или, быть может, если он знает, где такой камень можно достать, я попрошу торговца разыскать его для меня. Но этого он не знал и надолго замолчал. Кетиль открыл было рот, но Торгунна окинула его таким колючим взглядом, что он не сказал ни слова; однако всем видом он показывал, что считает Джеральда страшным лжецом.
Спустя некоторое время ветер стал встречным. Мы убрали парус и взялись за весла. Джеральд помогал охотно и энергично, но очень уж неумело, а руки его оказались такими нежными, что вскоре все были в крови. Я предложил ему немного отдохнуть, но он упорно сидел на веслах.
Глядя, как он мерно раскачивается взад и вперед под тоскливый скрип уключин — весло в том месте, где он его держал, было красным и влажным от крови, — я думал о нем. Все, за что он ни брался, что сумел бы шутя сделать любой мужчина, Джеральд делал из рук вон плохо — так казалось мне тогда, ибо я не ведал будущего. Не по душе мне было и то, что Торгунна нередко останавливает на нем свой взгляд. Без земли, без денег, совершенно беспомощный, он никак не годился в мужья моей дочери. И все же он мне нравился. Правду ли он рассказывал или все это было порождением безумия, я чувствовал, что он не лжет: нечто необычное было и в его появлении здесь. Я заметил на подбородке у него порезы от бритвы, которую я одолжил ему; он сказал, что не умеет обращаться с такой бритвой и что лучше уж ему отпустить бороду. Он изо всех сил старался быть полезным. Любопытно, думалось мне, как бы вел себя я, если б очутился один в его колдовской стране, а между мной и моим домом лежала бы целая вечность. Быть может, такая же жалость тронула и сердце Торгунны. Женщины — странные существа, жрец, и ты, который не имеешь дела с ними, вероятно, не в силах понять их так же, как и я, который спал, наверное, не меньше чем с полусотней женщин в шести различных странах. Порой мне кажется, они сами себя не понимают. Рождение, жизнь и смерть — это великие таинства, которые никому не дано познать, но женщина стоит к ним ближе, чем мужчина.
Лобовой ветер усилился, под низкими свинцовыми тучами море стало серо-стальным и заволновалось. Мы еле-еле шли вперед. На закате, выбившись из сил, мы были вынуждены войти в маленький необитаемый залив и устроить что-то вроде лагеря на берегу.
Мы взяли с собой дрова и трут. И тут Джеральд, хоть он чуть не падал от усталости, оказался на высоте, ибо его палочки разожгли костер скорее, нежели сталь и кремень. Торгунна принялась стряпать ужин.
Ладья плохо загораживала нас от пронизывающей до костей стужи. Плащ Торгунны крыльями метался по ветру, а волосы ее развевались над языками пламени. Стояла пора светлых ночей, когда небо окутано темно-голубой дымкой, море похоже на измятый лист металла, а берег едва приподымается над царством туманов. Мы, мужчины, завернувшись в плащи, грели у костра озябшие руки и молчали.
Надо чем-то развеселить людей, решил я, и приказал откупорить бочонок моего лучшего, самого крепкого пива. Не иначе как злая Норна подсказала мне сделать это, но куда уйдешь от судьбы? Лишь только, разбрызгивая во все стороны сало, зашипела на огне баранья нога, как мы еще сильней ощутили пустоту в наших желудках, и пиво быстро ударило нам в голову. Я, помню, принялся читать предсмертную песнь Рейнара Волосатого и делал это только потому, что мне хотелось ее читать.
Торгунна подошла к тому месту, где Джеральд не сел, а скорее рухнул на землю. Я заметил, что она слегка провела рукой по его волосам; не ускользнуло это и от Кетиля Яльмарсона.
— А в твоей стране разве не читают стихов? — спросила она.
— Не так, как здесь, — ответил он, подняв на нее взгляд, и секунду они, не отрываясь, глядели друг Другу в глаза. — Мы больше поем, чем читаем стихи. Вот была бы со мной моя гитара… Это инструмент такой, вроде арфы.
— А, так ты — ирландский бард! — догадался Яльмар Широконосый.
Не понимаю даже, почему я так хорошо запомнил слова, которые Джеральд с улыбкой произнес на своем языке. Но они мне запомнились, хотя я и не понял их значения: Only on me mither's side begorra.[18] Наверное, это было какое-то заклинание.
— Спой нам что-нибудь, — попросила Торгунна.
— Сейчас, только подумаю, — ответил он. — Ведь мне надо переложить песню на норвежский язык, чтобы вы ее поняли.
Чуть помедлив, глядя во мрак студеной ночи, он запел. Песня его мне понравилась. Звучала она примерно так:
«Покидаешь ты нашу долину,И в глазах, что полны огня,Ты с собою уносишь солнце,Озарившее жизнь для меня!»[19]
Только это я и запомнил да еще то, что песня дальше была не очень скромной.
Когда он кончил петь, Яльмар и Грим поднялись посмотреть, не готово ли мясо. В глазах моей дочери я увидел слезы.
— Очень славная песня! — сказала она. Кетиль сидел выпрямившись. Отсветы пламени беспорядочно метались по его лицу.
— Наконец-то мы дознались, что умеет делать этот молодчик, — произнес он, и голос его зазвучал грубо: — сидеть-посиживать да напевать песенки девчонкам. Этим пусть он и служит тебе, Оспак.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});