Она защелкнула замки дорожного несессера, подобно Персивалю Артуру, ходившему в школу с саквояжем, содержащим все, что требуется на одну ночь.
Взяв вещи, Джой бросила последний взгляд вокруг себя: «Прощай, комната!»
После чего дух этого места, казалось, стал принимать форму смеющейся, чрезмерно пышной, яркой, дружелюбной, полногрудой французской кокетки. Джой подумала о мадам Жанне, бывшей хозяйке спальни (которую она представляла как смесь баронессы с Мелани!), лениво облокотившейся на подушки позолоченной кровати. Джой почти видела розовую шелковую ночную рубашку, три длинные нитки жемчуга, в которых (так говорила Мелани) мадам Жанна всегда удалялась отдыхать. Вдруг Джой почти услышала возмущенный голос мадам Жанны: «Уходите? Глупая! Насколько лучше было бы остаться с таким красивым мужем. Ведь, в конце концов, вы замужем, я полагаю? Оставайтесь! Устройте так, будто в последний момент что-то произошло, что-то задержало вас здесь!.. Я поделилась бы своими секретами. Вы могли бы стать счастливой…» Бесполезно… Теперь это не в ее власти.
Вся дрожа, Джой, обернувшись через плечо, как бы прошептала доброй хозяйке:
«Прощайте, мадам Жанна. Спасибо за то, что вы принимали меня в своем доме!»
2
Снаружи дома на балконе двое мужчин с огромной собакой неподвижно ждали завершения спектакля, словно скульптурная группа в парке. Несколько минут они сохраняли молчание. А что, в конце концов, можно было сказать? Они и так вели себя достаточно корректно, сдержанно в этой мерзкой ситуации.
Наступила короткая интерлюдия.
Но Рекс знал, что он должен сдерживаться, не давая ходу злым мыслям, пока эти двое не уйдут. Тогда будет достаточно времени, чтобы порыться в догадках, что же за история произошла на самом деле между Джой и этим веретенообразным парнем, но только не сегодня вечером, а тогда, несколькими месяцами раньше.
Бог их знает. Рекс признавал, что женщина существо непредсказуемое и трудно предусмотреть ее поведение в будущем, и все же это значительно легче, чем выяснить, что она делала в прошлом.
В дальнем конце гостиной над дверью ее спальни показалась полоска жизнерадостного розового света. Рекс заставил себя отвести взгляд.
Жаль было, что Джой, лихорадочно собирающая свои вещи за той дверью, неправильно истолковала его отступление от нее — как знак отсутствия любовного интереса. А ведь все как раз обстояло иначе, ибо он признал ее не просто как изящный механизм, как глину, из которой руки мастера могут вылепить классическую модель, не просто как приз, за который он готов сражаться не только с соперником, но и с самим собой («Даже в самом приятном из мужчин, — как сказала одна женщина про Рекса, — вы обнаружите эти окаменелые останки неандертальца!»), но как личность, любимую супругу, которая, постепенно становясь его другом, его любимой, могла бы оставаться сама собой…
Опять он отвел глаза от полоски розового света. Заставил себя смотреть вниз, на Роя, напоминая себе, что собаку надо вычесать щеткой завтра.
Все последующие дни без Джой? Если она не сумела быть счастливой с ним, ей надо дать возможность быть счастливой с этим парнем…
Бедный Джеффри, в настоящий момент он ошибался сильнее других, его следовало пожалеть больше всех! Наивный искатель любовных приключений был весьма озадачен и пребывал в неописуемой пустоте. За что наказала его коварная судьба, втянув в историю с этим ребенком?
«Но послушайте, — молчаливо взывал он к темноте южного сада, — я совсем не хочу этого! Я не отношусь к ней так, что покорные, застенчивые, безропотные люди называют — „должным образом“! Я и теперь не верю, что даже тогда, в Челси, был действительно влюблен в нее. Дело любви в нашей семье давно загнано в угол, еще мамочкой».
На балконе воцарилась тишина…
Неожиданная мысль озарила Джеффри: «Как бы там ни было, я никогда не был ни в кого влюблен. Мы теоретики-профессионалы! — думал он. — Мы скорее будем говорить о любви, рассуждать о ней, писать о ней, чем заниматься ею. Люди, говорящие о технике любовного искусства, забывают о том, что там, где есть техника, редко бывает настоящая любовь. Когда я занимался любовью, то это был поиск материала. Возможно, я ничто по сравнению с этим грубым, жестоким животным Траверсом, это правда».
Но, какой бы ни была правда, она стала теперь уделом человека, втянувшего бедное несчастное дитя в этот ужасный ошибочный брак с тем, чтобы затем снова вырвать ее из семейного плена.
Но что за чертовщина — эта сцена на балконе, эта театральная пауза, эта монастырская тишина!
3
Траверс первым нарушил тишину. Отрывисто, но без признаков видимого гнева он обратился к другой ожидающей фигуре:
— Я, конечно, верю, что вы сделаете Джой счастливой. Я делал все, что было в моих силах. (Глубоко внутри себя его опустошенное сердце добавило угрожающе: «Попробуй только не сделай!»)
Форд ответил также просто:
— Я постараюсь.
Джеффри удивило то, что животное, за которое Джой вышла замуж, вовсе не вело себя как животное. Траверс говорил тепло, человечно. Опять молчание…
Наконец полоса розового света в гостиной исчезла. И тотчас послышались шаги. Одетая во что-то темное, с приподнятым меховым воротником, вышла Джой, неся свой дорожный несессер.
— Я готова, — сказала она.
Мужчины не заметили, что невидимыми веревками, тросами, канатами тянет ее назад.
— Разреши мне помочь, — быстро проговорил Джеффри, довольный тем, что есть чем заняться. Рекс Траверс, хотя и не стоял на пути, отошел в сторону.
Сердце Джой забилось сильнее, и эхом отозвались в памяти строчки из школьного стихотворения, может быть, самого грустного в английской литературе: «Поскольку этому нельзя помочь, давай поцелуемся и расстанемся».
Никакой помощи. Ей ничего не обещано, кроме прощания. Так и должно было случиться. Нет смысла думать о том, что в последний момент может произойти какое-то спасительное чудо. Оно не произойдет. Надо разрубить невидимые канаты, связывающие ее по рукам и ногам с этим местом, с этим мужчиной. Время! («Британский флот!»)
Она повернулась к Рексу. Заставила себя протянуть руку, ту, что была без перчатки.
— Прощай! (Самое горькое из слов!)
— Прощай, Джой, — ответил Рекс.
Он взял протянутую ему руку. Он всегда обращал внимание на ее руки, характерные только для нее: такие маленькие, такой изящной формы и такие теплые на ощупь.
Последний раз ее рука в его руке! Готовые сорваться с языка прощальные слова появлялись и исчезали снова. Он не смог произнести: «Я ужасно сожалею», и не смог сказать: «Ах, Джой, это закончилось совсем не так, как я себе представлял», и не смог выговорить: «Я не верю, что целых полгода ты ненавидела здесь все. Верно, дорогая?» Он смог только тихо выдавить: