Читать интересную книгу Прорыв. Боевое задание - Михаил Аношкин

То был самый тяжелый, самый кровопролитный месяц в истории Брянского партизанского края. Но партизанские полки выстояли. И в сражение под Курском и Орлом фашисты втянулись, имея неспокойный, неусмиренный тыл. Теперь они предпринимали отчаянные попытки сохранить шоссейные и железные дороги от ударов партизан. В эту пору снова массовый разворот получила так называемая рельсовая война. Требовалось много подрывников. И гвардейцы были маленькой группой из десятка таких групп, выброшенных на парашютах в разных местах.

Разведчики Старика осели восточнее Брянска. До поры до времени не выдавали своего присутствия. Но вот была захвачена машина майора фон Штрадера, а сам майор оказался в плену, и спокойному житью наступил конец. На второй же день в лагере побывала немецкая разведка. Народу в лагере жило мало — бойцы расходились на задания в разные концы. Для охраны оставался взвод автоматчиков.

Немецкая разведка напоролась на партизанские секреты, обстреляла их. Прибежавшие на помощь автоматчики отогнали немцев. Но в перестрелке было ранено два партизана и один убит.

Пленного фон Штрадера держали в землянке. Когда поднялась стрельба, часовой отвлекся, и этим воспользовался пленный. Он тихонечко открыл дверь и выполз из землянки. Часовой заметил его и разозлился. Ударил несколько раз прикладом и полумертвого втащил обратно в землянку. И получил за это нагоняй от командира.

Старик сменил стоянку. Чтоб предохранить тех, кто находился на задании и должен вернуться в старый лагерь, оставил трех автоматчиков. Но немцы к землянкам больше не совались. Разведчики вернулись с задания благополучно, и их проводили в лагерь.

На новой стоянке Старик облюбовал высокую сосну, которая стояла на отшибе, и соорудил на ней наблюдательный пункт. Бойцы раздобыли обыкновенных железнодорожных костылей, которые лесенкой вколотили в сосну до самой кроны. В сплетениях ветвей из проволоки и досок соорудили сиденье вроде качалки. В свободное время Старик забирался на сосну и в бинокль рассматривал раскинувшиеся перед ним дали.

Обозрение было превосходным. На запад, к Брянску, густели сосновые леса, образуя темно-зеленое волнистое море. Вершины сосен оказались почти на одной высоте. Лишь кое-где видны провалы-впадины: там пустели поляны, либо места, где раньше селились в деревнях люди. Деревень нет — они сожжены оккупантами дотла.

На восток лес редел. Темнели отдельные сосновые озерки, а еще дальше начиналась бугристая степь. Там тянулись шоссейная и железная дороги, ведущие из Брянска в Карачев. В степной части железная дорога прикрыта лесными защитными посадками, в лесной же обе дороги врубаются в лес просеками. И Старик часами просиживал на сосне с биноклем. В эти минуты он забывал обо всем, и его боялись тревожить.

Работать становилось все труднее; какими-то неведомыми путями — порой случайно, а порой по мелким непонятным приметам — в лагерь проникали полицаи. Не те полицаи, которые в сорок втором воевали с партизанами не на жизнь, а на смерть, воевали с обеих сторон беспощадно, а полицаи лета сорок третьего года. Они сдавались в плен. Конечно, сдавались не те, которые обагрили поганые руки кровью советских людей-патриотов, а те, которые очутились в предателях по недоразумению.

Недавно хлопцы возвращались из Карачева и напоролись на одного такого перебежчика. Перед Стариком предстал здоровенный рябой детина в серо-зеленой форме солдата немецкой армии. Глазки маленькие, как у хорька. Детина держал руки по швам, переминался с ноги на ногу и косил глаза в сторону, боясь встретиться со взглядом партизанского командира.

— Ты кто? — спросил его Старик. Он питал органическое отвращение ко всем тем, кто каким-либо образом очутился на службе у фашистов. Однажды ударил одного полицая за то, что тот, попав в плен, начал противоречить партизану. Тогда крепко досталось от Давыдова. Комбриг хотел Старика под трибунал отдать: иногда бывал горяч. Но отходил так же быстро, как загорался, и все обошлось.

— Иван Рудник, товарищ командир.

— Какой ты мне товарищ? — зло выдохнул Старик. — Волк тебе товарищ. В Красной Армии служил?

— Служил.

— Значит, дезертир и предатель. Ты мне не нужен, ясно? Я тебя мог запросто расстрелять, да не буду — вались отсюда ко всем чертям. Ищи других. Не дай бог опять подашься к фашистам. На дне морском сыщу и на осине вздерну. Ясно?

— Так точно! — испуганно вытянулся в струнку рябой.

— Увести! — приказал Старик.

Руднику завязали глаза и увели из лагеря. Был такой порядок — ведешь чужого, завяжи ему глаза независимо от того, кто чужой. Предосторожность не лишняя, особенно в такой сложной обстановке.

Детину увели далеко от лагеря, покружили с ним, чтоб он окончательно потерял ориентировку, развязали глаза и отпустили с миром. Старик устроил разведчикам разнос. За каким дьяволом нужно было вести в лагерь ублюдка? Разве не ясно, что это крыса, которая почуяла, что корабль тонет, и потому бежит с него? Разведчики молчали. Может, рябой — несчастный человек, которого закрутил безжалостный круг войны?

Четырех полицаев никто не приводил — сами забрели. Бежали из полиции, скрывались в лесу и попали к Старику. Командир сидел на сосне и старался рассмотреть, что же за эшелон ползет в сторону Карачева.

Снизу позвали:

— Товарищ командир!

Старик глянул вниз. Смешно выглядит человек, если смотреть на него сверху — приплющенный, коротконогий. Таким и казался сейчас партизан Щуко. Рядом жались друг к другу четверо незнакомых парней в зеленых, до тошноты надоевших немецких шинелях. «Э, черт, опять кого-то приволокли», — подумал про себя Старик и стал спускаться вниз. Спрыгнул с последней ступеньки и смерил презрительным взглядом непрошеных гостей — четырех безусых пареньков. Нет, не все безусые. Один выделяется — видно, что постарше и поопытней. В глазах настороженность, но не страх, как у трех безусых. Герой выискался!

— Разрешите доложить, товарищ командир! — Щуко поднес руку к козырьку фуражки. Ладно сбитый парень и аккуратный во всем. И одежда сидит на нем ловко — и пилотка, и защитного цвета телогрейка, и солдатские галифе, и кирзовые сапоги. Автомат за спиной, на ремне в футляре финка, граната-лимонка зацеплена за ремень.

Для Старика Щуко — самый близкий человек в группе, а в отряде — еще Федя. Щуко прилип к командиру во время Суземской передряги. Веселой бесшабашностью напоминал Старику самого себя, когда в первые дни войны бездумно лез напролом.

— Докладывай.

— Так что четырех приблудных поймали. Ходют, а чего — понять нельзя.

Полицай постарше заявил хмуро:

— Партизан ищем.

— Помолчи, — оборвал его Старик. — Спрошу, тогда ответишь.

— Чуть не пристрелили их, товарищ командир.

— Беды особой не было бы, — и повернулся к приблудным: — Откуда, субчики?

Отозвался старший. Кажется, остальные уполномочили его отвечать за всех:

— Бежали. Не хочем в полицаях, хватит.

— Хватит? — усмехнулся Петро. — Значит, не хотите. А раньше хотели?

Парнишка лет восемнадцати, с черным пушком на верхней губе, пожаловался:

— Мобилизованные мы.

— Бежали бы, а не ждали, когда мобилизуют.

— Мобилизованные мы, — повторил уныло парнишка. Перебежчики повесили носы — нечем крыть.

— Заладил свое, вояка, — безжалостно продолжал Старик. — А к нам зачем? Чтоб отсидеться? Дождаться Красной Армии, потом в грудь себя колотить — партизаны! Так?!

— Мы шли воевать, — возразил старший.

— Чем? Кулаками? Где ваше оружие? Кому вы такие нужны?

— Мы в бою...

— Можно, товарищ командир? — вмешался Щуко, — Дюже в той деревне голова плохой, сатанюка несусветный. Сколько душ загубил, счету нет. Позволь я с этими парубками его умыкну да на осину вздерну, а? От добре будет!

— Они подведут тебя под монастырь!

Четверо искренне возмутились, их прорвало. Начали кричать наперебой, махать руками. Из всего шума Старик понял одно — не подведут. Крикнул:

— Отставить разговорчики!

Полицаи смолкли, даже испугались — не накричали ли чего лишнего? Ляпнешь что-нибудь не так и попадешь на зуб бородачу. Прикажет расстрелять — и расстреляют за милую душу. Но строгий командир вдруг улыбнулся, подергал бороду за кончик и махнул рукой — черт с вами, идите со Щуко.

Месяца два назад Старик вообще не стал бы разговаривать с перебежчиками. По отношению к ним уяснил четкое и жестокое правило: они враги и отвратительнее, чем фашисты. С врагами поступают по-вражески — никакой пощады и снисхождения.

Однако недавно Верховный Главнокомандующий издал приказ, по которому следовало всем, кто явится к партизанам с повинной, оставлять жизнь и проверять искренность раскаяния в бою. Старик нацелился было переправлять перебежчиков в отряд, к Давыдову, но получил категорический запрет и вынужден был нянчиться с ними сам.