Нас затеняла от весеннего солнца путаница веток над нашими головами. Молодые листья окутывали их зеленым туманом, изгороди и лес выглядели так, словно кто-то накинул серо-зеленый кисейный шарф на черные кости ветвей. Море насторожил уши, слушая стук копыт по сырым камням.
Справа от нас высились старые деревья, густо росшие до самой канавы вдоль дороги. Огромные буки с серыми стволами и толстые узловатые столбы дубов. Стоявший возле первого поворота большой каштан склонил ветви низко над тропой, его листья, растопыренные, как пальцы, зеленые и крохотные, торчали из скорлупок почек, коричневых и липких, как тянучка. В глубине леса, на пригорке, стояли стройные сосны, и от запаха их сока воздух становился сладким, как обещание летнего тепла. На верхних ветках пели птицы, подобравшиеся к солнцу, насколько могли, а под деревьями лежал ковер из старых листьев с яркими пятнами примул и белых фиалок.
– Это парк, – сказал Уилл, указывая хлыстом. – Для красоты. Земли Холла, мы тут рубим деревья, только чтобы разобрать валежник. Но тут полно дичи. Кролики, фазаны, зайцы, олени. С тех пор, как поместье превратили в корпорацию, у нас тут не действуют законы о дичи. Жители деревни охотятся, как хотят, добывая пропитание. На продажу мы дичь бить не разрешаем. Иногда сюда приходят браконьеры из Петерсфилда или Чичестера, но мы за этим следим. По очереди караулим и выгоняем их с нашей земли. Однако большей частью нас никто не тревожит.
Я кивнула.
Меня охватило волнующее чувство причастности всему этому, сладкое, как холодная вода после целого дня жажды. Моя мать, женщина, которая кричала вслед фургону, сюда часто приходила. Я чувствовала это. И ее мать – тоже.
Мы ехали молча, я смотрела на лес по одну сторону дороги и ухоженные поля – по другую.
– Это вдовий дом, – заметил Уилл. – Ваша семья тут жила, пока перестраивали Холл. Тут выросла ваша мама.
Я кивнула и взглянула на дом.
Он был пуст, но надежно защищен. Двустворчатая входная дверь плотно закрыта, окна заслоняли ставни. В саду перед домом было чисто, под окнами густо цвели золотистые крокусы.
– Здесь сейчас никто не живет? – спросила я.
– Нет, – ответил Уилл, печально улыбнувшись. – То, как ведутся дела в поместье, не привлекает господ. Мы уже давно не можем найти жильца.
Я кивнула. Я пока не понимала, о чем он, но не готова была расспрашивать во время этой поездки. Я хотела просто понять, каковы здешние края и люди. Увидеть, что наяву представляет собой место, которое мне так долго снилось.
– Хорошее это поместье, – нерешительно произнес Уилл. – Пользу приносит.
Я искоса на него взглянула. Он смотрел между ушами лошади на каменистую дорогу.
– Меня не так растили, – откровенно призналась я. – Я ничего об этом не знаю.
– Еще не поздно учиться, – ласково ответил он.
Думаю, он вспомнил, как я кричала Джеймсу Фортескью, что слишком поздно попала в Широкий Дол.
– Будь вы сыном и наследником Лейси, вы бы как раз вернулись из школы, как раз было бы пора учиться обращаться с землей, – сказал он.
– Если бы я из школы вернулась, если б у меня было детство, как у господ, я бы умела читать и писать, – ответила я.
– Я не о таких школах! – улыбнулся Уилл. – В настоящих школах для господ мальчиков учат быть невежественными, как крестьяне!
Он коротко улыбнулся мне, когда мы повернули на изгибе дорожки. Перед нами появился маленький домик привратника и огромные, вечно открытые кованые ворота, между прутьями которых заплелись белые вьюнки. Уилл кивнул, указывая налево.
– Тут у нас будет кое-что, с чем мы раньше не работали, – сказал он. – Клубника. Сейчас боронуем, чтобы земля стала мягкой и славной. Потом будем сажать. Думаю, продавать повезем в Чичестер. Там растет спрос на ягоды. Клубника из Широкого Дола может стать знаменитой.
Я глянула через изгородь. Два тяжеловоза-великана тянули борону, а рядом с ними шел парнишка, выкрикивавший команды. Земля сочно выворачивалась под зубьями.
– Мы посадили ее, когда землю отдали людям, – сказал Уилл. – Она требует тщательного ухода. Прополка, а главное, сбор и погрузка. Обычный наемный работник погубит больше, чем заработает. Но когда люди знают, что работают на себя, они гордятся своим трудом, они стараются.
Я кивнула. Я пыталась привыкнуть ко всем этим странностям. Гадала – не сон ли это. Я могла проснуться в любое мгновение и оказаться под крышей качающегося фургона, в своем горьком и трудном детстве; оглянуться и увидеть ее…
Я потрясла головой, чтобы мысли прояснились, и увидела, что Уилл остановил лошадь в конце дороги. Дверь домика отворилась, и по дорожке в саду к нам подошла женщина с младенцем на руках. Дойдя до калитки, она присела передо мной в книксене.
– Добрый день, мисс Сара, – сказала она.
Сперва я не улыбнулась. Не ответила. Она назвала меня мисс Сара. Мисс. Не единственной приставкой к моему имени, которую я когда-либо слышала – Мамзель Меридон, Танцовщица на Лошади – а мисс Сара. Словно я родилась и выросла госпожой. Словно для нее было в порядке вещей так меня называть, а для меня – отзываться на это имя.
Я неловко ей кивнула.
– Это миссис Ходжет, – сказал Уилл Тайяк. – Женщина из Мидхерста, вышедшая замуж за привратника. Ходжеты всегда охраняли эти ворота.
Я снова кивнула.
– Добрый день, – сказала я.
Я обнаружила, что могу улыбнуться своей балаганной улыбкой и приклеила ее к лицу. Потом Уилл тронул лошадь, и Море пошел с ней рядом, а мы повернули по дороге в сторону деревни.
– Ваша деревня, – немного шутливо произнес Уилл. – В прежние времена, когда здешними краями правили Беатрис и сквайр Гарри, им принадлежали все дома в деревне, и даже церковь и дом священника.
Он помолчал.
– Наверное, они вам и сейчас принадлежат, – с удивлением сказал он. – У нас так давно не было сквайра, что мы забыли, как оно бывает. Но это, как бы то ни было, ваша деревня. Жители много лет не платили аренду. С тех пор, как убили сквайра Ричарда, вашего отца. Мистер Фортескью списал всю аренду и выплаты, чтобы запустить это предприятие с совместным владением землей. То, что он забирает на поместье Лейси, – это ваша доля в прибыли. Моя семья тут поселилась задолго до того, как вместе с Завоевателем пришли Ле Сеи и в бою отняли эту землю у нас.
– Кто пришел? – спросила я.
Я никогда не слышала о Ле Сеях. И о Завоевателе. Я смутно догадывалась, что это может быть красавчик принц Чарли.
Уилл с некоторым удивлением на меня посмотрел.
– Ле Сеи – это ваша семья, – сказал он. – Они французы. Потом их имя поменялось на Лейси.
– А, – отозвалась я.
Смена имен была мне не в новинку. В моем мире все меняли имена, когда убегали от долгов или приставов.