— Федотов! — руки Нинель бессильно упали, одновременно с этим подал голос предок:
— Дядя Борис, можно я куплю мороженое? — обращаясь к родственнику, Ванька насуплено смотрел на незнакомую женщину.
— Можно, теперь нам все можно!
Потом было много слов. Ванька немилосердно сопел, когда его представили домашним именем: «Дед Иван». Такое было допустимо только при своих. Женщина Нинель с укоризной смотрела на дядю Бориса, мол, почему мальчика называют «дедом», а дядя в ответ извинялся, потом он ей все объяснит, но не сейчас, а позже. Потом взрослые опять что-то обсуждали, смотрели на едва ковыляющего мальца.
«Вот еще, родинка у него, эка невидаль, у всех Федотовых такая».
Глава 17
И Ленин, такой молодой
Сентябрь 1908 г.
Практически весь сентябрь 1908-го Федотов крутился, как бес. А началось все с майского запроса бельгийцев о поставке им пробной партии возимых радиостанций. Тот заказ был выполнен, пожелания заказчика учтены и не далее, как на прошлой неделе, Федотов подписал контракт на продажу в бельгийскую армию основной партии комплексных узлов связи. Рубка за контракт вышла серьезная. По договору с «Сименсом», Австро-Венгрия и Швеция являлись зоной исключительных интересов немцев, Италия и Франция русских. Бельгия с Нидерландами вошли в зону равных интересов, поэтому конкурировали без дураков. Ну, как без «дураков», чтобы не обрушить рынок, в последний момент перетерли — рации и «мототелеги» российские, а телефония от дойчей. Бельгийцы все поняли «правильно» и заплатили достойно. Еще бы им не заплатить, коль бельгийские генералы без бутерброда с икрой просто спать не могли.
Едва Федотов надумал ехать домой, как «проснулись» французы. Прижимистые лягушатники дождались-таки окончания всех испытаний и решили прикупить для своей армии такие же станции. Прижимистые то они прижимистые, но куда им деваться, коль скоро на этой территории фрицы играли за русских. Вот и образовался второй договорок, на полсотни станций, а это уже совсем не шуточные деньги, это вам не крохотная бельгийская армия.
Ко всем радостям зашевелились и французские мореманы. Им понадобилась дальняя связь. Вот и пришлось Федотову всю последнюю декаду сентября мотаться между Брюсселем, Парижем и Тулоном с заездом во французский Брест, а спать по преимуществу в поездах.
Зато, как хорошо солнечным сентябрьским утром бездумно бродить окраинными улочками Женевы. Тихо, никто не орет, не сплевывает под ноги семечную шелуху. Очередная улочка полого спускалась к Роне. К Роне, так к Роне, там можно прокатиться на яхте или просто посидеть на набережной. Сегодня можно.
«Эх и хорошо же здесь», — мысль эта, в который уже раз посетила путешественника во времени, но сейчас следом ей всплыла возвышенная рифма:
Летят автострадные танки,
Шуршат по асфальту катки,
И грабят швейцарские банки
Мордатые политруки,
И мелом на стенах Рейхстага
Царапает главстаршина:
«Нам нужен Париж и Гаага,
И Африка тоже нужна!»
«Золотые слова, ни убавить, ни прибавить. Надо бы напеть Звереву, в его время такие шедевры уже вышли из моды», — эта мысль только еще формировалась, как слева призывно потянуло сытным бульоном, оттененным запахом сдобы и хорошего кофе. Здесь, на возвышении в две ступеньки открытая веранда небольшого кафе. Мысль пропустить чашечку ожидаемо толкнула переселенца на поиски свободного места. Собственно, а что его искать, коль вокруг полно свободных столиков. На солнышке обосновались две преклонного возраста дамы, старые косточки не греют и солнце им только в радость. Слева у стены секретничают три господина. Самый удобный столик занят, за ним вполоборота к улице уткнулся в газету коренастый господин в черном сюртуке.
«Вот же, черт лысый, занял мое место», — игривая мыслишка мелькнула и тут же забылась, а взгляд нашел по соседству такой же удобный столик, даже лучше. Три шага, отодвинутый стул и уверенная посадка заставила грамотея бросить укоризненный взгляд на посетителя.
Странно устроена наша память. Порою ломаешь голову — где ты видел этого человека? Но чаще достаточно услышать интонацию или заметить мелькнувший профиль, чтобы немедленно получить целый пласт воспоминаний.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вот и сейчас — темные глаза, колючий взгляд исподлобья и газета в руках, вызвали из памяти фотографию вождя мирового пролетариата. На ней Ленин в своем кабинете читает Правду.
— Владимир Ильич! — возглас суматошно вскочившего переселенца прозвучал чуть-чуть на распев и почти шепотом. — Извините, совсем не ожидал вас здесь увидеть, — растерянность перла из каждого слова и жеста, вдобавок в сознании переселенца грянул гимн, в котором Ленин такой молодой и юный октябрь впереди, а губы сами собой растянулись в нелепую, в пол-лица улыбку.
На извечный русский вопрос: «Что делать?» — ответ последовал мгновенно: «Черта с два я упущу случай потрепаться, хрен ты от меня отделаешься», — и опять последняя мысль отразилась на лице, теперь, правда, не растерянностью, а лихой уверенностью.
Прошло два года, как отгремели последние битвы Первой Русской революции, но последние ли? Ничего подобного! Борьба продолжалась, и накал ее оказался ничуть не слабее, полыхнувшего в январские морозы на Красной Пресне. Зато кардинально изменились формы. Сегодняшние сражения протекали в тиши правительственных кабинетов, на тайных сходках и на газетных полосах. Битва велась за умы. Правительство приняло дерзкое решение — изменить выборный закон и ради этого пошло на прямое нарушение 87-й статьи гос. закона. Победа? Да, безусловно, ведь третья дума стала послушным инструментом. Но побед без потерь не бывает, и на третьеиюньский переворот Россия откликнулась бешеной яростью и презрением к «заботливым творцам», и неизвестно, кто в конечном итоге выиграл, ведь протестный потенциал имеет свойство накапливаться, а накопившись, выплескиваться, сметая на своем пути и правых и виноватых.
Поражение в открытой борьбе отразилось на умонастроениях самых надежных и преданных товарищей. Некоторые марксисты ударились в мистику, другие стали строить сомнительные модели мироздания, соединяющие в себе черты материализма и идеализма. Все это подрывало единство и требовало немедленного ответа. Одним из таких стал недавно законченный Лениным труд: «Материализм и эмпириокритицизм», сейчас он готовился к печати.
Вчера Ильич допоздна работал над письмами к товарищам и окончанием статьи «Толстой, как зеркало русской революции». Лег поздно, а после утренней прогулки заглянул в недорогое, но уютное кафе. Здесь вдали от бушующей страстями Росси он иногда просматривал периодику. Завсегдатаи заведения давно примелькались и раскланивались. С излюбленного места на открытой веранде хорошо просматривалась часть улицы.
На необычного пешехода он обратил внимание, когда тот, внезапно прервав фланирующий шаг замер, а его нос уверенно повернулся в сторону кафе. Со стороны смотрелось комично, но никак не вязалось с дорогим, тонкой шерсти пальто и возрасту — незнакомцу было явно за сорок.
«Наш купчишка или преуспевающий буржуа, — привычно отметил Владимир Ильич, — держится нахальненько, по-американски, но все одно, русского видно за версту».
Покрутив головой, незнакомец уверенно сел за ближайший столик и… и тут все пошло кувырком.
Изумление на лице посетителя полыхнуло, едва только Владимир Ильич бросил на того взгляд. При этом Ленин ни мгновения не сомневался — этих глаз, и этой придурковато-радостной улыбки он никогда не видел.
Чего только стоило его шипящее: «Владимир Ильич! Извините, совсем не ожидал вас здесь увидеть», — будто это чучело здесь ждали.
Сильные лидеры обладают мгновенными реакциями и звериным чутьем на людей. Это не раз выручало Владимира Ильича в трудные минуты, но сейчас опасностью от посетителя не веяло, зато вслед за изумлением отчетливо потянуло бесшабашной удалью, что полностью выпадало из стереотипа. Столь стремительный переход в настроении наводил на размышления.