Вот пока все. Приветы Марине и твоим мужчинам.
Твой Ю.
28 сентября 1991 года
Милая, милая Фрина!
Что это мы сами себя мучаем, выдумываем страхи и волнения, если письмо какая-нибудь Амелфа Тимофеевна выбросит в не предназначенное для того заведение. Затвердим себе раз и навсегда, что войны нет и все, что могло случиться с нами, уже случилось. Так что остается ждать только хорошего. Еще запомни, что твой друг – человек сумасшедший (тоже мне новость, что он спустя пять дней после твоего письма может вдруг решить, что писем нет уже месяц, а сам, написав письмо, может забыть его отправить). Вот и сейчас: я был 10 дней в Италии и в Венеции, написал тебе большое «итальянское» письмо, да там и потерял – должно быть, в Риме в какой-нибудь урне валяется.
Но по порядку: у меня в одном итальянском сборнике вышла статья. Вместо гонорара они предложили приглашение в Венецию и Рим. Мне очень не хотелось – Италия для меня теперь связана с Зариной кончиной. Но я согласился, чтобы растрясти Наташу, которая тут совершенно скисла. Ведь когда я умру, ее уже никто не свозит… Мы поехали. В Венеции было ужасно грустно от воспоминаний, но я верно сделал, что поехал, – душа как-то «отпустила». В Риме была жуткая жара, выходить можно было только ночью. Я устал, как собака, от жары и капризов. При перелете из почти африканской жары в наши края – температура 0–2° ночью я простудился и теперь источаю сопли.
Таков был римский круиз на самолете. Но в целом хорошо, что решился, – по большому счету это было нужно, нужно именно мне.
На обратном пути я сделал в Московском университете доклад (вернее, двухчасовую лекцию), которая прошла в битком набитой аудитории отменно. Для меня это важно не по соображениям само– и честолюбия, а поскольку я впервые излагал совсем новую и, смею обольщаться надеждой, важную, итоговую для всей моей предыдущей деятельности концепцию. Присутствовали Борис Андреевич, Вяч. Вс. Иванов, Мелетинский и др. Кажется, убедил…
Обнимаю тебя! Спасибо за фотографии. Очень хорошие.
Всегда твой
Юра
20. IX.91.
9 октября 1991 года
Здравствуй, мой дорогой, здравствуй!
Кажется, давно не писала тебе – представь, я забыла, когда отправила тебе последнее письмо. Но мне кажется, что прошло больше двух обещанных мною недель… Тяжелое время осень – вот причина. Не спасает меня сейчас и немыслимая красота красных кленов, осыпающих свои листья на еще цветущие гортензии и всякие другие цветы. Тоска и тоска; и тревога – неизвестно отчего <…>. Мало сплю, а бессонница всегда была мне особенно трудна.
О ночных же мыслях, сам знаешь, лучше не вспоминать днем. Вот тебе целая горсть жалоб – не сердись.
Сегодня получила твое письмо от 28 сентября. Хорошо, что Италия позади и что ты смог там что-то избыть в себе. Очень хотела бы, чтобы ты побывал в Праге. Будешь ли? Как же, друг мой, можешь ты терять письма ко мне, еще из Италии? Нехорошо это, а я так тревожилась, но слава Богу, что все обошлось только осенним насморком. Радуюсь я, как и прежде, любой твоей удаче, в данном случае лекции в Москве и ее успехе.
У нас все в порядке. Плохих новостей нет. Встали в двух местах на очередь за более дешевым, государственным, жильем. Если будем живы год-два, то есть надежда. Тогда из нашего пособия высвободится часть денег, которая позволит хоть куда-то ненадолго съездить и вообще жить немного свободнее. Впрочем, я и сейчас укладываюсь, чтобы у Марины практически ничего не брать. Знакомых по-прежнему нет. <…>
Марина, тем часом, хоть и живет близко, далеко-далече; вся в сценарии (есть движение, но промолчу пока, ибо боюсь сглазить), она продолжает переводить и комментировать анекдоты, ища одновременно издателя, переводит (для денег) как бешеная вредную галиматью, – а я проверяю, чтобы быстрее. Пишет как бешеная же стихи на английском (!). Жизнь ее всем этим заполнена. Мужики всякие вьются стаями, да все, вишь, не то. Очень сожалею, когда приходится – а все равно приходится – ее отрывать: врачи, официальные присутствия, где мне все еще трудно объясниться. Однако мой английский улучшается, что для меня самой диво. Ведь вокруг все французская речь, мало практики, однако каким-то образом могу объясниться, а уж читаю почти без словаря. Вот, увы, понимать канадцев мне трудно, особенно радио и ТВ.
Видно, у тебя, как и у нас, эйфория после «победы» над путчистами прошла. Кто-то остроумно выразился: «Мы потерпели победу». И теперь опять остались одни трудности. Кажется, по письмам, что особенно тяжело в Москве и САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ (сумасшедший дом!).
Позволь помечтать: а вдруг бы ты собрался в Монреаль. У Марины прекрасная квартира. Мы бы тебя обогрели. И не все ли равно: 5 или 9 часов лета на самолете?..
Много думаю о тебе бессонными ночами.
Целую и обнимаю тебя
Твоя Фрина
P.S. На днях мы с Мариной смотрели прекрасный фильм Пазолини «Теорема».
Обидно, что всю жизнь я видела в кино всякую чепуху и только сейчас начинаю понимать, что такое настоящее кино и настоящие мастера. Но, как сказано, «того уж не вернешь». Однако спасибо, что хоть сейчас еще можно кое-что увидеть. Видел ли ты этот фильм?
9.10.91
26 октября 1991 года [465]
– Юрочка, а что будет в старости?
– В старости? – Работа… работа…
(Из записей 78 года)[466]
Вот ты и работаешь, мой друг, работаешь. А я? Можно сказать, что ничего не делаю, хоть старость пришла настоящая. Помнишь, как ты боялся, что, уйдя с работы, я буду тосковать дома? Но это как-то обошлось, я все находила себе разные дела. То же и здесь. Не могу сказать, что я тоскую от безделья, хотя всегда очень сожалею, что не думала никогда о старости в этом смысле и не припасла себе интересных дел. Так жизнь сложилась, таковы, что тут хитрить, мои способности. Но, разумеется, на чужой стороне отсутствие настоящей работы тягостно. Сколько я могу тебе писать о прогулках, о красоте канадской осени, о моих физ. и прочих плаваниях? Иногда с грустью чувствую, что говорить, только говорить хочу с тобой, что нет сил писать и не о чем: все, что я чувствую, ты давно знаешь, как ты мне нужен каждую минуту, ты должен чувствовать. Падают, падают красные канадские кленовые листья; один из них посылаю тебе на память. Если это письмо дойдет (непонятно, в какую страну – и через какую землю).
Мы жадно ловим всякие новости по радио и в газетах. Но иногда кажется, что краски сгущены, а иногда, наоборот, что там у вас ужас что творится, даже представить себе трудно. <…> Особенно тяжело мне представлять, как ты один, совсем один, в большой квартире, особенно ночью. Да вот и Леша уехал. Что же так круто ведет нас жизнь?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});