Читать интересную книгу Muto boyz - Павел Тетерский

Из всех знакомых нам людей за тотализаторного спеца мог сойти только Свинья. Это объяснялось как минимум двумя причинами: а) лотто-тотто был источником его существования, Свинья висел в сомнительных заведениях с утра до «Красных столов» и знал о нём больше, чем всё, и б) обвешивать ушные раковины людей словесным дерьмом он умел не хуже Чикатилы. Последнее, видимо, и происходило в тот обеденный перерыв — несмотря на смешки и издевательства над внешностью, Стриженов остался доволен встречей, это было написано на его толстом лбу.

— Этотфрик, Илья Юльевич, между прочим, создал с нуля целый тотализаторный кабак. Если бы он не переключился на игру на бирже, он бы даже не стал вам ничего рассказывать — опасался бы конкуренции, — соврал вскользь Чикатило.

— Да ладно, чё ты. Я ж не со зла. Я сразу понял — толковый парень. Но вот рожа, конечно… Ха-хха-ххах-хихаха! — Стриженов посмотрел на пустой стол секретарши Илоны, как бы ещё раз убеждаясь, что та свалила на обед, и добавил. — Ну просто пи…дец рожа, парни. Ну честно. Не обессудьте.

Нам ни капли не было обидно за Свинью. Мы знали, что вечером все «Красные столы» будут так же активно смеяться над Стриженовым и пить на деньги дядек — Свинья всегда умел в красках описывать свои приключения, а Стриженов и так уже считался красностольной притчей во языцех, чем-то вроде комично-монголоидного национального героя Сухэ-Батора. Скорее всего, нам было обидно, наоборот, за Стриженова — я уже как бы загодя слышал цепи эпитетов типа «жирный лох», «глупый папик» или «колобок-имбецил», изрыгаемые искривлённым свиным ртом на потеху раздолбайской публике. Так что счёт всё равно был бы как минимум 1: 1, и мы оставались нейтральными, как банковско-горнолыжная страна Швейцария.

— Он даже не побрился, — продолжал глумиться Стриженов. — Вы бы хоть направили его сначала к нам в туалет, что ли. Сказали бы, мол: ты, если что, зайди к нам в толчок, там стоят одноразовые станки и пена для бритья. Или… хах-хахаха… или ему рот мешает бриться?

Одноразовые станки и пена для бритья в данный момент находились в рюкзаке Чикатилы. В последнее время у нас появился таинственный конкурент, анонимная крыса — безымянный менеджер тырил мыльно-пузырные не хуже нашего, и мы теперь проводили конфискацию не по окончании рабочего дня, как раньше, а при первой же возможности.

— Илья Юльевич, — сменил тему Чикатило. — Я вынужден опять вам надоедать, но… Но. Через две с половиной недели у нас Бельгия. Соответственно, уже к концу следующей недели мы должны перевести бельгийцам деньги за гостиницу…

— Это правильно, что ты меня достаёшь, — прервал его Стриженов. — Но давайте, парни, договоримся: всё, что касается дел Никиты, не обсуждается. Этот человек знает, что он делает Ну, нас…алея один раз — с кем не бывает… Короче: всё будет путём, я всё помню, отстаньте от меня с этим.

Да уж, Никита действительно всегда знал, что он делает. От одного телефонного голоса этого человека нормальному клерку полагалось пасть ниц. Иногда он искал Стриженова, этого неуловимого Джо, и случайно натыкался на нас — мы с Чикатилой всегда включали SP-фон, чтобы посмеяться вместе, но даже при этом по спине иногда пробегал холодок уважения. Знаете, есть такие люди, с которыми общаешься, нормально разговариваешь, но при этом на заднем плане всегда присутствует некое осознание. Понимание того, что вот этот дядя-парень, если его переклинит, может взять и проглотить тебя, как соплю. За свою жизнь Никита проглотил много таких козявок — чтобы выявить это по отношению к таким людям, необязательно читать их биографии из серии ЖЗЛ, здесь всё обычно бывает понятно сразу.

Никита ездил на чёрном «Шевроле-сабурбане» размером с танк «Иосиф Сталин» и повсюду таскал за собой двух големов размером с памятник Маяковскому. Своей статичной невозмутимостью он был похож на нэцкэ. «Мальчик, глотающий козявки». Или «козявок» — в данном случае лучше употребить одушевлённое существительное. Мы с Чикатилой как-то раз видели его издалека — он всегда держал себя в рамках, но, честное слово, мы оба предпочли бы, чтобы наши прямые шли параллельно и никогда не пересекались.

— Эк, ну вы только посмотрите! — громыхнул Стриженов, тыча коротким ливерным пальцем в телевизор. — Нет, ну что происходит, а? Это ж… блядь, засилье! Ё…

Он осёкся от возмущения и помотал головой. На экране Савик Шустер распинался на футбольную тему.

Стриженов налился соком, нашарил пульт и переключил канал. Жабообразный Элтон Джон корчился за роялем — это был старый клип, он тогда ещё не пользовался услугами «Риал Трансхаера» и поэтому был в этой с своей клоунской тюбетейке. Стриженов издал икающий звук, громко харкнул на ковролин и вытер плевок средней дороговизны остроносой туфлей.

— Нет, вы понимаете, да? Вы видите этот заговор?

Он клацнул пультом ещё раз. На экране несмешно зашутила Регина Дубовицкая. В тот день все каналы, видимо, решили работать специально для Стриженова. С целью взять его на ментальный измор, заиметь до состояния им же сбитой дохлой лошади. Замутить для него концерт по заявкам. Может быть, это действительно был заговор. Мы смеялись над стриженовскими фобиями, тем более что ганджа в обеденном перерыве была действительно неплохой.

— Смеётесь… Вы, блядь, ещё молодые. Вы же ещё не знаете ни хера. Это не смешно — здесь плакать, ё…пдть, надо!

— Зачем плакать? — спросил Чикатило, который и сам уже чуть не плакал от смеха. Стриженов думал, что мы смеёмся не над ним, а над евреями и пидорасами.

— Зачем?! А затем, блядь. Затем, что я вчера в газете прочитал. Официальное исследование. Статистика, блядь. В Израиле шестьдесят процентов населения — голубые. Шестьдесят процентов! Вы понимаете, что это за цифра, на х…?!

Так было всегда — если Стриженов начинал с евреев, то потом переходил к голубым. А если начинал с голубых, то потом переходил к евреям. Эти две общности не давали ему покоя. Они оккупировали его мозг и бороздили его извилины по причудливым траекториям, скручиваясь и переплетаясь, и на выходе из уст почти всегда объединялись в одно общемировое зло. Если бы так злопыхал кто-нибудь другой, наверняка это выводило бы из себя, но комичность бывшего музыканта брала верх над всеми этими заморочками. Для этого нужен талант — да и вообще, я уже говорил: Стриженов был хорошим человеком, поелику раздолбаем.

— Илья Юльевич, — выдавил Чикатило. — Так это же хорошо. Это значит, что они скоро вымрут. Как бронтозавры. Вам бы радоваться надо…

— Ох…ительно, блядь! Чему тут радоваться-то, нах?! Чёрта с два они когда-нибудь вымрут. Они и нас с тобой ещё переживут. У-у-у, инфузории!

Стриженов в ярости нажал на «power/off», поднялся с облегчённо вздохнувшего кресла, взял со стола барсетку и вышел вон, крикнув нам на прощание что-то типа «появлюсь к шести». Поехал утихомиривать нервы при помощи своего болида.

Мы знали, что появляться в шесть часов он даже не подумает — это был его стандартный прикол, шутка, призванная держать нас в узде и мотивировать на работу до последней минуты графика.

— Вот это маньяк, — восторженно покачал головой Чикатило. — Гений юдофобии.

— Да ладно… Просто он очень любит родину. Весь антисемитизм — от зашкаливающего патриотизма.

Чикатило оттолкнулся от двери, но оттолкнулся неправильно — он хотел вылететь в центр офиса, а вылетел куда-то в район телевизора.

— Любовь к родине — ужасная вещь. Всё самое отвратительное в истории человечества произошло именно на почве любви к родине. — Он метко плюнул жёваным эвкалиптом в глаз Физичеллы. Белый ком несколько секунд повисел на сетчатке, потом нехотя пополз вниз и в конечном итоге плюхнулся на пол, издав приглушённый шлёп. — Да и потом: любовь к родине и ненависть к евреям — разные вещи.

Из угла крякнул факсовый аппарат. Чикатило оттолкнулся от телевизионной тумбочки, подъехал к несуразной чёрной машинке и начал наблюдать медленное построчное рождение документа.

— О-ля-ля! — прокричал он, когда буквы в шапке сложились в приемлемый для прочтения текст. — Мексиканский сериал «Геморрои Лауды», дубль два. Вот оно и начинается.

Мне даже не надо было отрываться от стула, чтобы понять, что содержится в присланной эпистоле. До гонки в Спа оставалось чуть больше двух недель, и по всем нормальным раскладам нам уже давно следовало оплатить бронь легальных путешественников. За четырёх нелегалов — тех, кого мы обозначали кодовым названием «бородатые» — было уплачено с самого начала, тайком от Стриженова и с Чикатилиного счёта, так что за них мы могли не беспокоиться.

Вообще парадокс нашей работы в «Лауде» заключался в том, что легальные клиенты доставляли нам куда больше хлопот, чем нелегальные. Обычно всё бывает наоборот. Мы, однако, таким раскладам не удивлялись: мы знали, что всё, к чему прикасается рука людей типа Стриженова, происходит вопреки обычным раскладам, через какую-то метафизическую задницу