Обретя привычное расположение духа, снова ставший язвительным и циничным Нестах быстро развеял все домыслы товарищей. Горенштейну, например, он заявил, что ни к каким «ночным» профессиям, тем более «древнейшим», кошки отношения не имеют[104], а Жанну высмеял за придуманную ею банду.
Только с теорией Георгия в том, что проволочные крюки, используемые для лазанья по стенам, тоже именуются «кошками» и весьма ценятся воровской братией, он частично согласился. Однако и тут не все было в порядке, поскольку для ограбления могил их применить чрезвычайно сложно, если вообще возможно в принципе. Словом, все догадки «многомудрых» спасателей он посчитал явным бредом.
А ларчик, как водится, открывался просто.
Для египтян, одержимых идеей загробной жизни и большую часть жизни настоящей проводивших к подготовке к оной, в этом маниакально ожидаемом вечном времяпровождении существовал страшный враг. И врагом этим были вовсе не какие‑то инфернальные существа, населяющие Мир Мертвых, хотя и таковых в египетском пантеоне имелось немало, а тварь из плоти и крови.
Кто?
Да обычные вездесущие и практически всеядные грызуны – мыши и крысы. Для них подземные лабиринты, любовно выстроенные и тщательно защищенные от посягательств двуногих супостатов хитрыми ловушками, а от бестелесных – амулетами и всякого рода оберегами, являлись привычной средой обитания. Мало того, что ненасытные паразиты начисто сжирали все припасы, обрекая бедных покойников на полуголодное существование на Том Свете, – они не брезговали и самими усопшими, вернее, их мумиями. А что бы вы хотели? Попробуйте‑ка убедить мелкую безмозглую тварь в кардинальном различии между копченым окороком и высушенной конечностью бывшего «венца творения»!
Некоторую уверенность в своей маломальской посмертной целостности давала пропитка тел всякими сильнодействующими средствами – от обладающих мощным и долговечным ароматом благовоний до смертельных ядов, но немногих «потенциальных мумий» эти ухищрения устраивали. Бывали, конечно, и такие, кто соглашался быть похороненным чуть ли не в спирту или гудроне, но большинство категорически не желали благоухать перед загробными повелителями всякой отравой.
Поэтому так уважали в этой стране, коллективно «повернутой» на столь материальной вечной жизни, четвероногих союзников в борьбе с длиннохвостым племенем. Почти у каждого египтянина дома жила кошка – ее любили, за ней ухаживали, как за самым дорогим существом. Она была настоящим членом семьи. Если в доме случался пожар, кошку выносили из огня даже раньше, чем детей: наследников можно было нарожать новых, а если Бастет отвернется от дома хозяевам придется туго.
Когда же «хранительница» все‑таки умирала, вся семья надевала траурные одежды, пела погребальные песни и, в знак горя, поголовно выщипывала себе брови. Домашних любимиц и хоронили словно людей, в маленьких саркофагах, снабдив всем, что может понадобиться в Ином Мире, включая мумии мышей и любимые при жизни игрушки…
Лишь такие отморозки, как Нестах, чурались мохнатых покровителей, и именно за это, а не за прочие прегрешения не любили их честные египтяне, от души желая им после смерти знакомства с крысиным воинством.
Но особенно не любил «могильный Робин Гуд» не частных, так сказать, кошек, а более высокопоставленных – государственных, жриц богини Бастет, обитающих в посвященных ей храмах. Те не опускались до ловли мышей в немудреных могилках простонародья и склепах «среднего класса»… Не за тем их тщательно отбирали в многочисленных пищащих выводках Бубастиса – кошачьей столицы Та‑Кемет, – а затем холили и лелеяли, готовя истинных придворных дам снаружи и беспощадных неотвратимых убийц внутри.
Они носили золотые ошейники, их умащивали благовониями и расчесывали черепаховыми гребнями рабыни… Их личные рабыни.
Увы, как и все на свете, такое привилегированное существование имело свои оборотные стороны. И главным «негативом» был запрет размножаться.
– Котов у них нет, понимаете? Только в Бубастисе и живут, а в других местах – ни‑ни! Разве что в деревне где‑нибудь слепыша какого новорожденного пожалеют… Если бы коты подземелья охраняли, я бы уж нашел подход к усатым – мужик с мужиком всяко договорится, а так… Все, пришли – дальше сами.
Нестах проворно развернулся и скрылся в кустах, обильно растущих в пойме реки.
Друзья, нервно оглядываясь на все еще колышущиеся ветви, перешли мостик над неглубоким, но довольно неприятным на вид рвом, в котором постоянно копошилось что‑то неразличимое в темноте, и в нерешительности остановились перед воротами, отливающими металлом в лунном свете.
Время приближалось к полуночи. В Ниле что‑то отчетливо плескалось, и хотелось верить, что всего‑навсего рыба, просто очень крупная, а вовсе не крокодилы. Над прибрежными зарослями раздавался скрипучий крик какой‑то ночной птицы.
– Чего ждем‑то? – взялся за холодное бронзовое кольцо, вделанное в ворота, Георгий. – Пообщаемся со жрицами – и домой. А то проторчим тут до утра несолоно хлебавши…
– Может быть, спят все давно, – пробормотал Горенштейн, демонстративно пряча руки в карманы и всем видом показывая, что он тут лишь по долгу дружбы и ни в какие противозаконные мероприятия ввязываться не намерен.
Одна лишь Жанна молча куталась в плащик, накинутый поверх туники: с реки несло сыростью, чреватой ревматизмом и женскими хворями.
Арталетов открыл рот, чтобы еще что‑нибудь сказать, но так и не нашел подходящих слов, пожал плечами и три раза негромко звякнул металлом о металл, в душе надеясь, что «звонок» не услышат.
Сначала так и казалось, поскольку внутри не проявляли никаких признаков жизни. Подождав немного, Георгий снова пожал плечами, а Дмитрий Михайлович уже обрадованно повернулся, собираясь в обратный путь, но тут раздался негромкий, мелодичный голос:
– По какому поводу вы решили потревожить наш покой в столь поздний час?
Ворота даже не дрогнули, но от массивной прямоугольной колонны, поддерживающей арку, отделилась одна из теней. А может быть, соскользнула сверху?..
В неярких лучах ночного светила трудно было что‑либо разглядеть, но все трое могли поклясться, что тень не принадлежала человеку. Даже для годовалого ребенка она была слишком мала. Лишь сверкнувшие в темноте зеленые фонарики глаз выдали говорившую…
* * *
Георгию в прошлом своем путешествии довелось повидать не просто говорящих, но и вполне разумных животных, причем не только кошачьего племени. А Жанне они вообще были не в новинку, но вот Дмитрий Михайлович…
– Послушайте… – Ученый, сам не замечая того, вцепился в руку Арталетова такой мертвой хваткой, что простым синяком тот и не чаял отделаться. – Этого же не может быть!.. Вероятно, какой‑то фокус или оптический обман…
– Как видите, никакого обмана, – холодно парировала кошка, садясь на задние лапы и вежливо склоняя ушастую голову: на ее шее при этом сверкнуло широкое ожерелье. – Так что вас привело к нам?
У нее был негромкий, хорошо поставленный голос, хотя и с несколько глуховатым тембром, заставляющий вспомнить одну из известных киноактрис. Никакого сравнения с прежними знакомствами, далекими от приятности.
– Извините… – начал, откашлявшись, Георгий, невольно отвешивая хвостатой даме учтивый поклон в духе французского двора. – Мне бы хотелось…
– Стойте, – властно оборвала его жрица. – Как всегда, говорит мужчина, а женщина молчит… Вечный мужской шовинизм… Но я бы хотела побеседовать именно с женщиной, как с наиболее разумным из вас четверых, включая того, кто сейчас прячется в кустах, человеком. Вы не возражаете, сударыня?
Вопрос был обращен к Жанне, и та, чуть помедлив, изящно присела в реверансе.
– Охотно, мадам…
– Между прочим, мадемуазель, – кокетливо сверкнула глазами кошка, грациозно поднимаясь на ноги и потягиваясь всем своим гибким телом. – Следуйте за мной, дорогая…
На этот раз металлические ворота беззвучно отворились, пропуская в храм обеих, и медленно закрылись за ними…
7
Этот недотепа пороха не изобретет…
Отец Роберта Оппенгеймера[105]
Если вы, читатель, когда‑нибудь служили в армии, то вам должно быть известно, как трудно спичкой вырыть, допустим, окоп или «могилу» два на два метра для случайно найденного старшиной на плацу «бычка». Нечто подобное выпало на долю Дорофеева, только вместо спички у него в руках был зажат медный, наполовину стертый от долгого употребления скребок, а мягкий грунт заменял известняковый пласт. Тоже не гранит, но все‑таки горная порода. И предстояло вырезать из оного прямоугольный каменный блок несколько больших размеров, чем могила для окурка.
Спросите, какой черт занес его на эти… каменоломни?