Читать интересную книгу Северный пламень - Михаил Голденков

Уже после двадцатой повозки дорога была пуста!

— Черт! Где они все? — не на шутку всполошился Микола.

— Отстали! Наверное, и стреляли, чтобы дать нам знать, — предположил кто-то из солдат.

«Очень бы хотелось», — подумал Микола…

— Да с чего вы взяли, что то были выстрелы? — бросил он раздраженно… «Или я такой глухой в этом чертовом тумане?»

— Смотрите!

Из тумана выплыла повозка. Она стояла совсем пустой, кони, испуганно фыркая, топтались на месте.

— Дьявол! Где люди?

— Похоже, разбежались!

— А где другие повозки?..

Отряд бросился дальше по дороге… Никого… Но вот и остальная часть обоза. Кажется, туман начинал рассеиваться… Ужасная картина открылась глазам оршанского полковника и его людей. Вокруг брошенных повозок грудами лежали убитые люди — солдаты, женщины, еврейские торговцы из Риги… Сабли солдат были в крови — значит, дрались… Вокруг мертвых тел товарищей Миколы Кмитича не было никого из нападавших, лишь кровь на упавших листьях, покрывающих сырую землю, кровь на ветвях кустов…

— Здесь был бой! И бой нешуточный! — в ужасе вскричал Жиркович. — Смотрите!

Он поднял с земли шапку, вроде как казацкую папаху с длинным красным колпаком, с каплями крови на меху.

— А где же были мы? — почти вскричал Загурский.

— Алесь! — Жиркович отбросил папаху, бросившись к телу Александра Ивановского. Тот вытянулся на земле с также окровавленным клинком в руке. Мертвый… Тут же, рассыпав по жахлой траве золотистые волосы, лежала на спине Анне, своими большими голубыми уже ничего не видящими глазами глядя в небо… В ее руке был зажат разряженный пистолет. Дуло пистолета еще пахло порохом… Стреляли совсем недавно… Фузеи убитых солдат также все были разряжены. Однако выстрелы едва ли были слышны в голове обоза… «Что за чертовщина!» — крутилось в голове оршанского полковника… Судя по оставленным следам и ранам на убитых, нападавшие не пользовались огнестрельным оружием, а действовали саблями и ножами, причем явно добивали сраженных…

Глаза Кмитича налились слезами…

— Кто? Кто это мог сделать? Где были дозорные?

Те, кто напал на обоз, не оставили ни убитых, ни раненых, которых, судя по кровавым пятнам и следам крови на саблях девяти мертвых солдат, должно было быть предостаточно…

— Смотрите! — два солдата волокли хромающего, — видимо, раненого — молодого парня в коротком сером халате и с бритой головой. Судя по смуглому косоглазому лицу — калмыка.

— Прятался в кустах! — пнул ногой солдат калмыка. Тот упал на колени перед сапогами Миколы. Оршанский князь стоял над ним словно прикладом по голове огретый: все плыло перед глазами, все расплывалось от слезного тумана. Почти семьдесят убитых человек за какое-то мгновение! Живые люди, живые только что, уже все мертвы!.. Правильно говорил Жиркович, недобрый лес…

Молодой калмык что-то лопотал, повторяя по-русски лишь четыре слова: «Урус, нет, не моя»… Микола выхватил пистолет, приставил ко лбу перепуганного калмыка, отвернулся и нажал пальцем на курок. Сухо треснул выстрел. Молодой калмык с окровавленной головой упал на желтые листья.

— Зачем? — нахмурился Жиркович. — Он же еще хлопчик малый почти! Мы же не звери, как они. Даже не допросили…

Жиркович не договорил. Микола в истерике схватил его на грудки:

— Зачем, Рыгор, ты повел нас в этот чертов лес?

Слезы текли по щекам оршанского князя…

— Зачем, Рыгор?! Зачем этот почти хлопчик сюда пришел? Зачем мы потеряли всех этих ни в чем не повинных женщин и жидов! Что они-то сделали этим хлопчикам из далекой страны?

Жиркович не смотрел в глаза Миколы, ибо смотреть в эти разъяренные серые глаза, полные слез и ярости, смешанных с горем, было страшно. Рыгор опустил голову, ожидая мощной оплеухи. Ему было все равно. Он также считал, что заслужил сильного удара, и готов был подставить вторую щеку. «Виноват… Виноват только я один», — думал Жиркович, также готовый заплакать…

Загурский, пожалуй, единственным сохранял хладнокровие. Он молча бродил среди груд тел, словно выискивая что-то на земле.

— Это не калмыков работа, — качал он коротко стриженной головой, — или не одних их. Калмыки мелкими группами ходят, человек по двадцать-тридцать. А судя по следам тут человек не менее ста было и, похоже, с дюжину наши их положили…

Но картина боя, рисуемая опытным охотником, уже ничуть не интересовала Миколу Кмитича. Для него было главным и очевидным то, что его людей — около сорока женщин, дюжину еврейских торговцев и тринадцать солдат — убили… Калмыки ли, казаки ли, или же те и другие? Какая разница! Он, полковник армии Карла XII, не уберег тех, кого охранял! Не выполнил приказ и просьбу Левенгаупта. Уж лучше бы эти несчастные женщины остались там, в Пропойске!

Никто так и не смог понять и осознать, как же так все вышло, куда делся караул — их больше никто не видел, — куда делось около дюжины женщин, которых не нашли среди убитых. Скорее всего, увели в плен… Впрочем, в придорожных зарослях удалось отыскать еще одну вполне живую женщину. Это была латышка Ева. Но несчастная была так перепугана, что не могла ничего объяснить. Он не знала даже приблизительно, что случилось.

— Выстрелы, много выстрелов, крики, я бросилась бежать… — повторяла она, заикаясь от пережитого страха.

— Кто на вас напал?

На этот вопрос она также не могла ответить.

— Какие-то люди, — вот все, что вспомнила эта женщина, пережившая жуткую резню…

Экипаж пустой повозки, что первой встретилась на дороге, также вскоре нашелся. Два рижских торговца и три женщины бросились в лес, услышав позади крики и выстрелы… Но и они также ничего не смогли рассказать.

— Кто-то напал, но кто?..

Некоторых коней нападавшие увели, но многих и оставили. Все оружие и даже касса с деньгами в повозке Ивановского странным образом также остались на месте боя. Видимо, негодяи жутко спешили и не взяли все, что хотели или могли взять…

Погибших похоронили. Отслужили молебен по-иудейски, по-лютерански и по-православному… Гертруда оплакивала Анне. Несмотря на то, что эти две сильного характера женщины часто ссорились, на самом деле Гертруда любила Анне как младшую сестру.

Обоз двинулся дальше. Из двухсот двадцати человек, выехавших из Пропойска, осталось сто сорок пять — треть потерял обоз в загадочном лесном тумане. Число солдат сократилось до дюжины… Женщины были так напуганы, что многие не желали ехать дальше Шклова, говоря, что останутся там, пока «дикие московиты не покинут пределов Литвы».

Увы, Шклов встретил обоз уже не столь приветливо, как месяц назад.

— Пан Миколай! Что это? — Гертруда подошла и сжала рукой предплечье оршанского князя… Обоз остановился. Все с удивлением смотрели на остовы выжженных хат, ощущали свежий запах гари… Никто еще не знал, что сразу после ухода Левенгаупта из гостеприимного города сюда ворвались московиты, грабя крамы и склепы, забрасывая факелами крыши домов, поджигая сено и сараи… Сделанный главным образом из дерева, город сгорел, как костер на Купаловскую ночь. И теперь это некогда аккуратное уютное местечко, раскинувшееся на правом берегу синего Днепра под холмами, усеянными редким лесом, стояло черным обугленным кострищем. Шклов выгорел на две трети.

— Могилев, Чарея, моя Орша, теперь и Шклов… Сколько еще? Армии ушли, а война продолжается на нашей земле! За что нас так карает Бог? — говорил Микола, в ужасе глядя на руины Шклова. На его лице играли желваки, в глазах блестели слезы, он сжал эфес шпаги так, что на руке выступили жилы.

— Спокойнее, пан полковник, — Микола ощутил на своей руке теплую ладонь Гертруды, — поедем посмотрим, что там осталось. Мы хотели их помощи, но, может, это им нужна наша помощь?…

Трудно было смотреть на этот полусгоревший город, с единичными по счастливой случайности уцелевшими домами, трудно было смотреть на горожан, пытающихся отыскать и спасти хоть что-то из своего добра в этих обгоревших развалинах…

Тем не менее женщинам Кмитича это место все равно показалось более безопасным, чем страшные леса, где снуют неизвестно кто… Оказалось, что до своего сожжения город вообще превратился в лагерь беженцев: тут нашли свое прибежище многие погорельцы из Могилева, которых жители Шклова, жалея, называли «могилевцы каминары» или же «труболеты», ибо все богатство некогда зажиточных могилевчан вылетело в камин или в трубу. Теперь в ту же трубу вылетело скромное имущество и мещан Шклова… В северский Старобуд из сожженного Шклова уехали знаменитые могилевские купцы Казимир и Сымон Маслоки, которых хорошо знали не только в Могилеве и окрестностях, но даже в Гданьске и Риге… Все города, через которые ехал обоз Левенгаупта, подверглись налетам и поджогам. И самое странное, что царь Петр, или же сам раскаивался, или же просто скрывая свои антихристские преступления от государей Европы, стал активно распространять слухи, что города пожгли и разорили… шведы. В своем «Указе всему малороссийскому народу», как Петр приказал величать исконных жителей Руси, от 6 ноября 1708 года царь писал: