Но поскольку всё-таки оставалась некоторая вероятность того, что солдату придёт в голову проверить меня, я озаботился положить на подушку тряпочное чучело в парике и ночном колпаке, а одеяло устроил так, чтобы можно было обмануть первый взгляд.
Как я узнал впоследствии от моего испанца, всё обошлось наилучшим образом. Пока Дюк распивал с часовым вино, я завернулся в шубу, предварительно прикрепив к поясу охотничий нож вместо шпаги, и положил в карманы два заряженных пистолета. Едва темнота возвестила, что мой испанец задул канделябр, я осторожно вышел из комнаты и без единого шороха достиг лестницы. Остальное уже не вызывало опасений, поскольку лестница выходила на аллею, а дверь до полуночи всегда была открыта.
На улице я шёл быстрым шагом и без четверти двенадцать уже входил к Бинетти, которая ждала меня возле окна. Не теряя времени, я выбросил через него шубу на руки Балетти, стоявшего во рву по колено в грязи, и, обмотавшись верёвкой, расцеловал Бинетти и маленькую Балетти, которые, привязав оную верёвку, спустили меня вниз наиблагополучнейшим образом. Балетти принял меня в свои объятия. Я обрезал верёвку и, подобрав шубу, последовал за моим освободителем.
Презрев грязь, которая доходила нам до колен, и с трудом перебравшись через плетень, мы, совершенно измотанные, достигли большой дороги, хотя по прямой всё расстояние не превышало четырёхсот шагов. Карета со слугой Балетти ждала около небольшого кабачка. Слуга сказал, что почтальон зашёл туда выпить пива и зажечь трубку. Я вознаградил этого верного человека и занял его место.
Всё это случилось апреля второго дня, в годовщину моего рождения. День сей всегда был весьма замечателен в моей жизни, поскольку ни один не проходил без того, чтобы не приключилось какого-либо счастливого или печального происшествия. Я уже две или три минуты сидел в карете, когда подошёл почтальон и спросил, долго ли ещё ждать. Он полагал, что разговаривает с тем же человеком, который выехал из города. Я, натурально, не стремился рассеять его заблуждения. “Пошёл, — сказал я, — да смотри, чтобы мы единым духом были в Тюбингене”. Он повиновался, и мы помчались. В Тюбингене я едва удержался от смеха, глядя на его лицо, когда он увидел меня. Слуга Балетти был молод и небольшого роста, я же не мог пожаловаться на своё телосложение. Сделав большие глаза, он сказал, что я не тот господин, который сел к нему в городе. “Ты был просто пьян”, — сказал я ему и вложил в руку чаевые, вчетверо более обычных, после чего сей простак уже ни о чём не спрашивал. Я без промедления поехал дальше и остановился, лишь достигнув Фюрстенберга, где был уже в полной безопасности.
В дороге я не съел ни крошки и поэтому, приехав на постоялый двор, умирал с голода. Я велел подать хороший ужин, потом лёг в постель и спокойно заснул. Пробудившись, я велел принести бумаги и написал моим мошенникам письмо в трёх экземплярах. Я писал, что готов ждать их здесь в течение трёх дней и требовал сатисфакции, клятвенно обещая довести до всеобщего сведения все содеянные ими низости, ежели не пожелают они дать мне удовлетворение. Затем я написал к Тоскани, Балетти и милейшей любовнице австрийского посланника с просьбой позаботиться о Дюке и также благодарил их за дружескую помощь.
Трое мошенников, конечно, не явились. Зато обе дочери хозяина постоялого двора, отличавшиеся редкой красотой, сделали для меня эти дни ожидания отменно приятными.
XXI
ТРАКТИРЩИК-СУДЬЯ
1760 год
В Цюрихе я ещё несколько раз посетил дом старухи, на который указал мне Джустиниани. Но хотя у меня не было ни малейших оснований быть недовольным прелестями её нимф, я не получил большого удовлетворения, поскольку они говорили лишь на швейцарском диалекте, являющем собой самое грубое искажение немецкого языка. Я же всегда полагал, что без очарования слова любовные наслаждения даже не заслуживают сего именования, и невозможно представить себе ничего более нелепого, чем утехи с немой, даже если бы она была прекрасна, как богиня амазонок.
Отъехав от Цюриха, мне пришлось остановиться в Бадене ради починки экипажа. К одиннадцати часам можно было уже продолжать путь, но я узнал, что за табльдотом будет обедать молодая польская дама, и из любопытства остался. Однако же старания мои пропали даром — я не нашёл в ней ничего, достойного внимания.
После обеда, пока запрягали лошадей, в залу вошла хозяйская дочка и увлекла меня провальсировать с собою. Дело было в воскресенье. Вдруг вошёл её отец, и она сразу же скрылась.
— Сударь, — обратился ко мне сей деревенский жулик, - вы должны заплатить луидор штрафа.
— За что?
— Вы танцевали в праздничный день.
— Идите гулять, я не заплачу.
— Нет, заплатите. — И он вынул какую-то большую таблицу с непонятной для меня надписью.
— Я буду жаловаться местному судье.
Он вышел, и через четверть часа мне объявили, что судья ждёт в соседней комнате. “А в этой стране судьи весьма обязательны”, — подумал я про себя, но, войдя в указанную комнату, увидел моего мошенника, облачённого в парик и мантию.
— Сударь, — произнёс сей хамелеон, я и есть судья.
— Как видно, истец и судья в одном лице.
Он что-то записал, подтвердил штраф и потребовал ещё шесть франков за судебные издержки.
— Но, — возразил я, — если бы не ваша дочь, мне и в голову не пришло бы танцевать. Она виновна не меньше моего.
— Совершенно справедливо, государь мой. Вот луидор за неё.
С этими словами он вынул из кармана монету, положил на бюро рядом с собой и обратился ко мне:
— А теперь ваша очередь.
Я расхохотался, заплатил и отложил свой отъезд до следующего дня.
Проезжая через Люцерн, я повидал нунция, пригласившего меня к обеду, а во Фрибурге — супругу графа Аффри, молодую и прелестную особу, с которой я провёл недолгое время. В дюжине лье от Золотурна довелось мне быть свидетелем следующего забавного явления.
Задержавшись на ночлег в одной деревне, я завязал знакомство на постоялом дворе с одним врачом, и так как до ужина оставалось время, мы отправились прогуляться. Наступала ночь. Неожиданно в сотне шагов я увидел человека, влезавшего по стене дома. Достигнув окна на первом этаже, он исчез в нём.
— Смотрите, — обратился я к своему спутнику, — там вор.
Он рассмеялся и отвечал мне:
— Вас должен удивить сей обычай, но он распространён в некоторых местах Швейцарии. Этот человек — влюблённый молодой крестьянин, отправившийся на свидание со своей невестой. Они проведут наедине всю ночь, но завтра утром он уйдёт ещё более влюбленным, поскольку она наверняка не уступит всем его домогательствам. Ежели бы она имела слабость удовлетворить желания своего жениха, вполне возможно он вообще не взял бы её, и тогда ей трудно было бы найти себе другого мужа.