Хетагуров вернул трубку комиссару дивизии.
Когда Ганькин успел попасть на КП? А что случилось с комбатом, почему комиссар взял на себя командование? Вспомнил почему-то адъютанта Кухаренко. Шел рядом с комбатом, и пуля угодила ему в голову. А не будь его… Судьба… Кажется, комбат был из запасников.
— Ранило Кухаренко? — спросил Хетагуров.
— Он приказал оставить рубеж, — проговорил Ганькин.
Насторожился Хетагуров: отстранил комбата от командования. Ну, что же, очевидно, комиссар поступил правильно. Генерал представил, что бы было, отступи батальон в такой напряженный момент.
— Куда вы его отправили? Вызовите Кухаренко ко мне.
— Он расстрелян, — жестко произнес Ганькин.
На секунду встретились взгляды, и генерал успел прочитать в глазах полкового комиссара: «Не мог я иначе».
— Дважды он приказывал отступить, — комиссар тяжело опустился на ящик, стал рассказывать. — Рота автоматчиков стала обходить нас… Обнаглели… Прорвались на стыке с левым соседом. Кухаренко оцепенел… Тогда начштаба скомандовал всем идти за ним… Я тоже пошел. Надо было… Комбат пришел в себя, выхватил пистолет… А ребята молодцы. Автоматчики двигаются в обход, бьют из минометов, бойцы наши не дрогнули. Испугало поначалу меня их спокойствие. Тут еще танки пошли! Не появись они, успокоил бы я комбата… Танки приближались, а Кухаренко… — стиснул голову комиссар, — что случилось с ним?
Закурил Хетагуров. Он видел Кухаренко в боях, сам назначил комбатом, поверил в него. Выходит, сдали нервы.
— Не знаю, что и написать его жене? — проговорил Ганькин.
— Она-то при чем? — сказал Хетагуров, стараясь не смотреть на комиссара. — Ответьте, что погиб в бою. Пусть о нем будет добрая память в семье.
На душе у Хетагурова было тяжело.
Как бы поступил с комбатом он?.. У комиссара есть выдержка. Не взял бы он на свою душу такой грех без крайней необходимости. А если бы Ганькин не подоспел в батальон?.. Теперь немцы находились бы ближе к Москве на целых четыре километра.
— Матюшкин, карту, — попросил Хетагуров.
Ординарец расстелил карту на кабине от грузовой машины «ЗИС» и отошел на полшага.
Намерения противника стали проясняться еще трое суток назад. Он нацеливался на левый фланг. Пожалуй, и Хетагуров, будь на месте немецких генералов, поступил бы именно так. Овладеть Ракитино, выйти на дорогу Ракитино — Ольхово, нанести удар в направлении Ольхово, отбросить правый фланг армии за Волгу, взять железнодорожный и шоссейный мосты через Московское море. Что же дальше? Как будут действовать две танковые и одна мотострелковая дивизии? Это зависит от обороняющихся, от него, Хетагурова.
Ну, что же, попробуем противостоять противнику. Какими только силами? В танковой бригаде уже нет ни одной целой машины…
Разрывы между частями увеличились. Чем их закрыть? Чем?
Командующий фронтом передал кавалерийскую дивизию. Одну. Она займет оборонительный рубеж на восточном берегу Волги. На подходе, правда, два пехотных полка, но и они нужны в глубине обороны на случай, если противнику удастся прорвать ее.
Успеть бы с круговой обороной… А почему нет?
— Подкрепления не ждите, оно нужно на левом фланге.
Генерал посмотрел на Ганькина и подумал, что излишне было говорить.
— Ясно! — коротко ответил комиссар.
Выбрались из блиндажа в траншею.
— Вот что, комиссар, немедленно выдвинуть навстречу танкам человек двадцать бойцов.
— Слушаюсь, но двадцать…
— Что?
Генерал наклонил голову, нахохлился: не к месту вмешался комиссар, но раз перебил, значит, у него есть возражение, и надо выслушать его. В самом деле, они находятся не на учениях…
— Наберу ли я столько людей?
— Двадцать! — жестко произнес генерал.
— Есть двадцать бойцов!
Эти бойцы в момент танковой атаки заменят артиллерийские батареи.
— Снабдить их бутылками с горючей смесью… С истребителями танков послать самого надежного, самого отчаянного командира. Они должны решить успех боя! У нас же нечем обороняться, а нам надо не только обороняться, а еще и истреблять.
— Я сам пойду, — просто сказал комиссар.
— Пожалуйста, — так же просто согласился генерал.
— Во взводах осталось по две-три бутылки, — произнес комиссар. — Соберем до единой!
Генерал стоял вполуоборот к неприятелю.
— Остановить надо танки, сбить атаку. Наступил критический момент…
— Ни один боец не покинет позиции, — устало сказал Ганькин.
Генерал наклонился к нему:
— Алексей Михайлович, танки похоронят нас в окопах, а нам еще воевать и воевать. Идите.
Поползла, пронизала оборону команда: «Выдвинуть в направлении леска бойцов с бутылками. Задержать танки!»
Одно орудие с перебитым колесом…
Из памяти не выходил разговор с маршалом: «Удержать позиции. Выстоять. Время выиграть для тех, кто организует оборону на ближних подступах к столице».
Три-четыре бы пушки. Выкатить и ударить прямой наводкой. Сам бы встал к орудию…
Рядом на корточках сидел Матюшкин. Отстегнул от поясного ремня «лимонку», подкинул на руке, засунул в карман шинели.
Генерал скосил взгляд: что он носит в ранце? Матюшкин как раз раскрыл его, замурлыкал себе под нос. Взгляд генерала выхватил уложенные в ряд противотанковые гранаты, четыре «лимонки», диски к автомату, две бутылки с горючей смесью… Запасливый, однако. Вот кому придется защищать Москву! Потеплело на душе, позвал:
— Матюшкин.
Боец поднял кверху голову.
— Как ты думаешь, танки пройдут?
Голос у генерала доверительный, очень ему хочется, чтобы ответ бойца совпал с его собственными мыслями.
Придвинулся к нему Матюшкин, уперся плечом в плечо.
— Никак нет, что вы. Простите. Эх…
— Говори, говори, — подбодрил генерал.
— Один бы нам танк.
— Скоро, голубчик, к нам придет подкрепление.
— Ясное дело, придет, а нам сегодня, сию минуту, товарищ генерал, позарез нужно. Атаку отбить чем? Бутылками?
— Давай дадим команду отступить? — понизил голос Хетагуров. — Пока не поздно. А?
— Отход? — вырвалось у Матюшкина. — А бой?
— Без танков погибнем.
— Это я так, к слову…
Генерал прищурил глаза, лицо серьезное.
— Никак в нас усомнились, товарищ генерал?
Матюшкин быстро нагнулся, взял из ранца противотанковую гранату:
— А это что?
— Это граната, Матюшкин, а не танк. Людей погубим.
— Вы к гранате прибавьте мою душу, злость, и сразу другая сила будет.
Обнял его генерал за плечи, но получилось неуклюже.
— Отойдем, а он ходу прибавит, снова нагонит, факт!
Матюшкин шмыгнул носом:
— Тряхнем его разок-другой, а там, если по стратегии надо, — и отойдем.
Послышался рокот моторов, генерал вскинул бинокль: из леска выползли танки. Раз, два, три, четыре, пять… Ну, это не так страшно. Шуму больше наделали. Не промедлил бы Ганькин! Не отрываясь от бинокля, генерал просматривал поляну. Или бойцы умело замаскировались, или комиссар с ними опоздал.
Танки ползут по белоснежной скатерти.
Одно орудие с перебитым колесом…
Уже свастику различает на броне без бинокля. Гусеницы отбрасывают в сторону комья снега.
«Обстановка требует, товарищ Хетагуров, сделать невозможное… Задержите противника на своем участке».
Если бы войска армии не оказались расчлененными. Молчит единственное орудие. Молчит оборона.
Молчат истребители. Где же комиссар?
— Матюшкин!
— Слушаю!
— Где комиссар? Проверь…
Не успел отойти Матюшкин, как впереди ухнуло, и танк обволокло густым дымом. И тот, что шел слева от головной машины, встал. А головная идет прямо на генерала. Ударило единственное орудие. Махина продолжала надвигаться.
«Удержать рубеж. Любой ценой».
— Матюшкин!
— Я!
— Гранату!
— Товарищ генерал! Не пущу!
Предстал перед ним мысленно прежний адъютант. Молоденький. Форму еще не успел помять, ремни на нем скрипят… Немцы идут во весь рост. Генерал выскочил из окопа, и люди бросились вперед. Если бы не адъютант, пришлось бы и ему пойти в рукопашную. Адъютант закричал: «Товарищ генерал! Не пущу!»