Читать интересную книгу Товарищи - Анатолий Калинин

30 июля.

Прибыли в Ростов. Фон Хаке сказал, что здесь полк сделает остановку. Дальнейшее направление не известно. Возможно, на Волгу, возможно, на Кавказ. Город еще окутан дымом пожаров, под ногами хрустит стекло, всюду черные коробки сгоревших зданий. Не город, а скелет города. Вот цена фанатичного упрямства русских!

Квартирьер нашел мне квартиру у самого берега Дона. Из окна открывается роскошный вид: широкая, пожалуй, шире, чем Шпрее, река, заросший лесом остров с зеленым лугом.

Приятная неожиданность: Вилли в присутствии моей молодой хозяйки назвал ее лакомым кусочком, но она вдруг на чистом немецком языке указала ему на неуместность подобных шуток. Анна — так ее зовут, — оказывается, окончила педагогический институт.

1 августа.

Она говорит по-немецки почти без всякого акцента, но я никак не могу установить с ней контакт. Если она и отвечает на мои вопросы, то только „да“ и „нет“, избегая оставаться со мной наедине. Мать ее давно уже не встает с постели. Вилли советует мне поменьше церемониться с ними.

3 августа.

Варвары! Сегодня на Гроссерштрассе пала от истощения лошадь. Пока приехала машина, женщины и дети разрезали труп животного на куски и утащили с собой.

5 августа.

Из ставки фюрера сообщают, что вчера нашими войсками в упорных уличных боях взят Ставрополь. Я поделился этой новостью с Анной. Она молча ушла в свою комнату и через час вышла оттуда с покрасневшими глазами. Ее можно понять. Возможно, где-нибудь под Ставрополем ее брат.

7 августа.

Сегодня к ней пришла ее подруга по институту Софья. Черные вьющиеся волосы, характерный нос, подернутые влажным блеском глаза — настоящий семитский тип. Мне кажется, что для женщин их расы можно было бы сделать исключение, конечно, запретив им иметь детей. Это внесло бы некоторое разнообразие и в круг тех женщин, которые нас окружают на войне.

Пока была Софья, я все время испытывал волнение, опасаясь прихода Вилли и зная его нетерпимость в этом вопросе. Предчувствие меня не обмануло. Он зашел за мной по дороге в казино. „Что вы делаете в квартире немецкого офицера?“— спросил он, увидев Софью. У нее выступили на глазах слезы. Но в этот момент между Вилли и Софьей встала Анна: „Пока я здесь хозяина, никто не вправе спрашивать, кто ко мне приходит“.

8 августа.

Вилли говорит, что я напрасно жантильничаю с Анной. По его словам, достаточно ее припугнуть братом, и она сразу станет уступчивей.

9 августа.

Сегодня я увидел, как они с матерью едят хлеб с луком. Я уже предлагал Анне свою помощь, по она отказалась.

11 августа.

Ее трудно понять. Третьего дня она категорически отклонила мое предложение поддержать их продуктами, а сегодня сама обратилась ко мне за помощью. Правда, на этот раз речь шла о другом. Она умоляла спасти ее подругу Софью. Но что я мог ответить? Я сослался на существующий в Германии закон о защите чистоты немецкой расы. „Разве он предполагает организованные убийства женщин и детей?“ — спросила меня Анна. Я пытался разъяснить ей, что термин „убийство“ здесь, пожалуй, неприемлем. Речь, скорее, идет о национальной гигиене.

12 августа.

Оказывается, она обращалась по тому же вопросу и к Вилли. Он ответил ей, что это возможно только при одном условии. Я сказал Вилли, что это не по-товарищески.

13 августа.

С недавних пор я обратил внимание, что Вилли во всем старается быть похожим на фюрера. Завел себе такую же прическу, подстриг усы и даже говорить стал преувеличенно экзальтированно, опуская окончания слов.

22 августа.

Томми предприняли попытку пересечь Ла-Манш. Вчера на рассвете они сделали вылазку у Дьеппа. Из ставки фюрера передают, что неприятельские войска передовой волны в 6 часов 05 минут высадились на берег и попытались создать предмостное укрепление вокруг гавани. Однако в ближнем бою они были разбиты и сброшены в море. Вилли со свойственным ему остроумием говорит, что томми блестяще завершили купальный сезон.

27 августа.

Матери уже совсем не слышно в ее комнате. Анна продает свои платья на рынке. Но она все так же непреклонна. Гордость плебеев.

3 сентября.

Сестренка Луиза пишет, что над Берлином зачастили дожди. Перед моим отъездом на фронт мы с ней условились о шифре. Опять проклятые томми! Когда только у нас развяжутся руки в России?

4 сентября.

Умерла мать Анны. Теперь по ночам меня не будет беспокоить ее кашель.

19 сентября.

Я был уверен, что падение Сталинграда вопрос дней, но сегодня в „Ангрифф“ прочел статью военного обозревателя, которая меня настолько удивила, что я решил переписать ее в дневник.

„Берлин, 15 сентября. Говоря о борьбе за Сталинград, в Берлине подчеркивают, что с самого начала это сражение носит ожесточенный характер. Упорная оборона города и превращение его и окрестностей в гигантский укрепленный район и крепость — для Берлина не являются неожиданными. Уже во время германских операций в большой излучине Дона советскому высшему командованию стало ясно, что целью немцев является Сталинград.

Поэтому времени на укрепление города и близлежащих районов у большевиков было достаточно. Лихорадочно, днем и ночью, с помощью десятков тысяч людей из ближайших селений и городов Советам действительно в короткий срок удалось создать солидные укрепления и занять их своевременно подтянутыми огромными резервами. Неоднократно установлено, что в оборонительных боях принимает участие и гражданское население. Советские орудия поставлены прямо на улицах города, в балках и на том берегу Волги. Противотанковые пушки лают из каждой складки местности, танки ведут огонь с флангов, вражеские самолеты высыпают свой бомбовый груз, Катюши забрасывают гренадеров своими гостинцами, и среди залпов сухо бьют разрывы многочисленных гранатометов. Через этот шабаш наши пехотинцы должны пробираться вперед. Борьба приняла затяжной характер, и трудно предвидеть ее конечный результат. Остается уповать на провидение, и на доблесть наших храбрых солдат“.

23 сентября.

Луиза пишет, что над Берлином снова прошел ливень. Томми обнаглели. Статья в „Ангрифф“ не идет из головы. Неужели нам предстоит пережить вторую русскую зиму.

24 сентября.

Теперь Анна осталась одна. И чувствую, как у меня сильнее бьется сердце.

2 октября.

Сегодня она вдруг заявила мне, что ее отправляют в Германию. Она получила повестку с биржи. Я сказал ей, что еще не все потеряно. В офицерском казино я слышал разговор, что в лагерь военнопленных требуется переводчик. Но Анна со странной улыбкой ответила мне: „Пусть я лучше поеду в Германию“.

Оригинальное суждение! Я помню, как Луиза заплатила небольшой услугой оберштурмбанфюрору за то, что он избавил ее от трудовой повинности, — и от этого она не стала сколько-нибудь хуже? Теперь многие наши женщины так делают, оставаясь любящими женами и матерями.

4 октября.

Вилли говорит, что нашу дивизию перебрасывают на Терек. Что-то ждет меня впереди?»

Когда Дмитрий Чакан отдавал Луговому поднятую им в блиндаже книжечку в коричневом кожаном переплете, тот занят был допросом захваченного ночью в плен денщика командира 13-й германской танковой дивизии генерал-майора фон де Шевелери. Сам генерал в последнюю минуту успел ускользнуть из Лепилина на машине, но денщика никто не догадался разбудить. Луговой рассчитывал кое-что узнать от него, но этот здоровенный немец оказался просто-напросто болваном. Он даже не знал по фамилиям командиров полков 13-й дивизии.

— Кто командир четвертого? — по-немецки спрашивал его Луговой.

— Фон… фон… — Денщик испуганно косился на Дмитрия Чакана, которому вздумалось затеять с ним недвусмысленную игру из-за плеча Лугового.

— Хаке? — подсказывал Луговой.

— Ja, Ja![13] — обрадованно кивал денщик.

Ничего не подозревающий Луговой с брезгливостью смотрел на его нервически вздрагивающие ляжки. У этого откормленного животного не оказалось ни капли мужества. Попав в плен к казакам, он окончательно пал духом. Еще в детстве он много слышал о них от своего отца, солдата армии кайзера, и теперь не сомневался в том, какая ждет его участь.

Но и Дмитрию Чакану в свою очередь все меньше нравилось, как командир полка разговаривает с этим откормленным немцем. Дмитрий уже давно бы заставил его развязать свой язык. Если еще можно было с уважением относиться к тем немцам, которые, попадая в плен, держали себя с достоинством, то у этого генеральского прихвостня страх отшиб последний разум. И все больше поддаваясь чувству презрения, Дмитрий из-за плеча Лугового стал делать денщику выразительные знаки. Лицо денщика волна за волной омывала бледность. Он отчетливо видел, как этот молодой казак с недобрым лицом, судя по всему офицер, складывает из пальцев петлю.